музыкальной школе. Тебе надо учиться.
– Им на это наплевать?
– Они же не бросают тебя на произвол. У тебя замечательная бабушка!
– Бабушка – сволочь… Ей уже за пятьдесят, а у нее любовник. Она и собаку усыпляет…
– У собаки рак. Я тут недавно читал – животные болеют человечьими болезнями.
– А наоборот?
– Не понял…
– Ну, может человек взять и покусать кого-нибудь? – Оля смотрит насмешливо.
– Может, – сказал Иван Иванович, – только собаки и животные тут ни при чем. В человеке, знаешь, столько всего намешано… Но я тебе скажу: все в нем человеческое – и плохое, и хорошее… Все дело в том, что берет верх.
– А что у них, – Оля обвела руками комнату, – берет верх?
– Черт их разберет, – проворчал Иван Иванович. – Вникай! В человека нырнуть страшней, чем в море…
Как раз в этот момент в павильон вошли актеры, которые будут играть родителей девочки, Главный, художницы.
– Ну, дети мои! – воскликнула Актриса-мать. – В престижных домах давно все не так. Никто уже не ставит эти идиотские стенки.
– Я все делала по каталогу! – У художницы тут же навернулись слезы.
– Лина! Перестаньте! – Это Главный. – У меня тоже было ощущение чего-то не того. Разве я вам не говорил?
– Нет! – крикнула художница. – Вам понравилось! Вы мне поцеловали руку!
– Лина! – крикнула Актриса тоже. – Я ненавижу эту вашу манеру сразу плакать…
– Я не плачу! – плакала художница.
– А я плачу! – не плакала Актриса. – Потому что в этой семье ничего вчерашнего. Все послезавтрашнее… В этом же соль. Они бегущие! Они спринтеры!
Увидев Олю, она остановилась и внимательно на нее посмотрела.
– Прелесть! – сказала. – За эту девочку прощаю все остальное. Самое то! Такая маленькая очаровательная гадина. – Она прижала Олю к себе и добавила: – Не сердись. У меня у самой гадина. И сама я такая! Все такие!
Главный засмеялся и подмигнул Оле.
– Это юмор… Это ее юмор…
Актер-отец подошел к Оле и пожал ей руку. Это был тот самый мужчина, который хлопотал о билетах СВ.
– Все о'кей, – сказал он Иван Ивановичу. – Нормальная квартира. Бегущие, стоящие, лежащие. Я лично в этом не разбираюсь. Все люди, все человеки… Все блошки, все прыгают… Всех жалко… Всех удавить охота…
– Ты не человек, ты – безразмерная авоська! – кричала Актриса уже из соседней комнаты. – Стенку к чертовой матери. Это безусловно. И Пикассо – к той же матери! Девочка на шаре. Просто девочка. Двадцать два… Перебор.
Актриса стремительно вернулась, обняла Олю и отвела ее в сторону. Надо видеть глаза Оли – непонимающие, восторженные, испуганные, благодарные, влюбленные, принявшие эту сумасбродную с виду женщину раз и навсегда.
Актриса наклонилась к Оле и сказала решительно:
– Потом все про себя расскажешь! Кто папа, кто мама? Кем они работают? Все, все…
Главный просто застонал, у Ивана Ивановича почернело лицо. Актриса же поцеловала Олю в макушку, упорхнула, пнув по дороге низкое кресло на колесиках:
– Где вы нашли этого урода? Это же квартира выездных людей!
– А что значит выездные? – тихо спросила Оля Ивана Ивановича.
– Те, кто работает за границей… Ну, в общем… которым поездка туда не проблема… – Тихо: – За эту возможность перегрызают горло.
– Я поняла, – сказала Оля. – Это кино про людоедов! Кровь – рекой…
– Ничего подобного! Мылодрама.
Подошел Главный, в общем довольный.
– Ты понравилась… Примерь на себя платьице какое-нибудь и походи в нем. Пообвыкни… С ней всегда сначала трудно, а потом работает, как лошадь. – Это он Ивану Ивановичу об Актрисе, а Оле строго: – Текст выучи. Ты поняла, с кем будешь работать? Поняла? Потрясная баба, извини, детка, женщина. Великая актриса! Ух! Всех заводит вполоборота… Такой темперамент… Я уже боюсь…
– А кто может стать выездным? – спросила Оля. – Любой или что-то надо особенное?
Мужчины посмотрели друг на друга, вздохнули, и Главный не сказал – произнес:
– Надо быть лучшим из лучших. Они – лицо нашей страны – там!
– Ха! – сказала Оля. – Общий смех!
Она посмотрела на часы на стенке.
– Они не идут, – сказал Иван Иванович. – Сейчас без десяти пять…
На часах без десяти пять. Клавдия Ивановна смотрит на часы, придерживая рукой горчичник на затылке.
Телефонный звонок.
– Господи! – закричала она. – Где же тебя, заполошную, носит? – И радостно: – Ага! Ага! Ну еще бы! Ну, давай, ну, скорей…
Положила трубку, положила на стол голову.
Вечером в спальне творилось черт знает что. Все было сдвинуто с места, все валялось как ни попадя. Оля сидела в центре, возбужденная и усталая, а девчонки требовали подробностей.
– А тебя гримировали?
– Меня попудрили… Я красная была, как рак…
– А других девчонок, значит, побоку?
– Ага! Одна там была… Так злилась! Вот дай ей возможность – удавила бы!
– На всех теперь плюй! На всех! Наша взяла!
И они устроили пляску под собственную музыку. Может, похоже плясали дикари, победив большого зверя. Во всяком случае, это было очень радостно.
И тут раздалась сирена «Скорой помощи», где-то совсем рядом. Девочки выглянули в окно и увидели, что машина остановилась возле домика Клавдии Ивановны. Всех как ветром сдуло.
В чем были, они ворвались к воспитательнице, которая растерянно лежала на диване, и ей делали укол. Совсем молодой врач.
– Девочки! – слабым голосом закричала Клавдия Ивановна. – Вы почему не в постелях?
– Я девчонкам как раз рассказывала… – сказала Оля.
– Умница! – слабо проговорила Клавдия Ивановна. – Это хорошо… Ты им все подробно рассказывай… Это ж так интересно. Кино!
– У них там яблоки, – сказала Муха, – из трухи… Отпад! Потолков в квартире нету!
– Дурят нашего брата! – Это они все хором, из Райкина. И засмеялись.
– Это вы ее довели? – спросил совсем молодой врач, с любопытством разглядывая девчонок.
– Что вы! – возмутилась Клавдия Ивановна.
Но тот имел, видимо, свою точку зрения.
– Коровы здоровущие! – сказал он им. – У человека гипертония… Ей покой нужен… Ржете, как кони…
– Все-таки коровы или кони? – спросила Оля.
– Ишь! Все слова под языком! – ответил врач. – Чтоб она у вас неделю лежала. Ясно? А вы чтоб были тихие ангелы… Может, придется побегать по аптекам… Имейте это в виду…
Он писал рецепты, а девчонки расселись возле Клавдии Ивановны. Оля толстыми ломтями разрезала батон и колбасу в рваной оболочке.
