очаровательные барышни.

Юлия недовольно взглянула на меня, Аркадий надулся, а поручик Полибин тотчас вскочил из-за стола. Однако если бы я знал, какие испытания готовит мне предстоящая ночь, то вряд ли так торопился бы прервать вполне невинный ужин.

Когда мы вернулись на почтовую станцию, оказалось, что ночевать на ней намереваются несколько компаний путешественников, задержанных полицией с выездом из Санкт- Петербурга и вынужденных остановиться на ночлег вблизи города. Это обстоятельство встревожило меня только тогда, когда выяснилось, что помещений для ночевок на станции всего два, и в одном будут спать мужчины, в другом женщины,

— Что делать? — с шепотом спросил я Юлию, когда мы зашли в спальное помещение наполненное дамами, в разной степени избавленными от одежды.

— Придется нам лечь вместе, — лукаво сказала она, смеющимися глазами глядя на мою растерянную физиономию.

— При чем здесь ты, как мне раздеваться при них? — я кивнул в сторону присутствующих здесь дам.

— Загородимся ширмой, — ответила моя раскованная спутница.

В ответ я только хмыкнул. В просторной комнате метров двадцати пяти собралось столько женщин, что было тесно ходить. Не считая нас с «подружкой», тут было еще восемь «чистых» путешественниц и в полтора раза больше их служанок. Гвалт стоял невообразимый. Барыни, одновременно разговаривая между собой по-французски, капризничали и ругали своих камеристок по- русски.

— Дашка, дура, ты меня за волосы дернула! — взвизгнула внешне милая круглолицая дамочка, которой камеристка разбирала прическу, и так ущипнула ту за бок, что у бедной девушки появились на глазах слезы.

— Куда смотришь, корова! — закричала ее соседка на свою служанку и ругнулась вполне по извозчичьи.

— Расшнуровывай быстрее, мерзавка! — задыхаясь то ли от гнева, то ли от удушья, требовала полная дама, так сильно затянутая в корсет, что напоминала какой-то сорт вареной колбасы, перетянутый бечевками.

Я не совсем представлял, как мы все здесь сможем улечься, даже если соседки отошлют из комнаты своих служанок. Однако все постепенно начало налаживаться, и комната превратилась в дешевый зал отдыха для транзитных пассажиров в каком-нибудь провинциальном аэропорту.

Устроившись, дамы, большая часть которых, судя по всему, оказались знакомы, начали болтать на светские темы. «Притерпевшись» к французскому диалекту, я уже начинал понимать, о чем идет речь. Однако темы были, увы, не самые для меня интересные — обсуждались светские новости и первые лица империи. Императора, однако, не поминали, больше сплетничали о дамах первого круга высшего света.

Кроме нас с Юлей, только две молодые женщины были провинциалками и не участвовали в общем разговоре, Зато слушали столичные сплетни, в буквальном смысле, разинув рты и развесив уши.

Нам с Юлей для ночевки досталась широкая лавка, застеленная пухлой периной и свежими простынями. Моя «подружка», не стесняясь, разделась и надела ночную рубашку и кокетливый чепчик. Ее великолепная фигура вызвала завистливые взгляды и осуждающий шепот.

Теперь в комнате одетым оставался только я. Снять с себя платье мне было никак не возможно. Под ним было, увы, не женское, а мужское нижнее белье. Осталось ждать, когда соседки потушат свечи, или ложиться одетым. Последнее, как самое предпочтительное в этой ситуации, к сожалению, было и самое неприемлемое. Я представил, во что превратится мое нарядное платье к утру, и решил ждать полной темноты, чтобы надеть на ночь другое, затрапезное, купленное еще в немецкой мануфактуре на Васильевском острове.

Однако быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Дамы все никак не унимались и то начинали болтать, то кто-нибудь присаживался на индивидуальную ночную вазу, чем вызывал фривольные шутки и комментарии.

Можно сказать, что нравы наших изысканных дам оказались так просты, что напомнили мне доброй памяти мою армейскую службу и казарменную жизнь. Увы, тонкость и изысканность русского общества девятнадцатого века еще не завоевала свои будущие позиции.

Между тем, мое странное поведение начало привлекать к себе внимание и одна из соседок, спросила по-французски, не больна ли я.

Я ответил, понятно по-русски, что у меня особая кожа, которая раздражается от света, потому я жду, когда все лягут спать и погасят свечи. Ответ был не самый удачный, но другого внятного объяснения мне не пришло в голову. Моя неслыханная болезнь породила всплеск разговоров о медицине. Однако постепенно соседки начали засыпать и, наконец, наше общежитие угомонилось.

Оказавшись в полной темноте, я аккуратно снял с себя платье и начал переоблачаться. Делать это и при свете было для меня довольно сложно, теперь же в темноте раздевание превратилось в настоящее хождением по мукам. Причем, мало того, что я никак не мог разобраться с тесемками, завязками и пуговицами, мне начала мешать Юлия.

Она с большим удовольствием наблюдя за моими ухищрениями, принялась баловаться, пользуясь полной своей безнаказанностью. Сначала она просто мне мешала, подталкивая и щекоча, потом начала шарить руками под одеждой, сбивая и без того сложный процесс переодевания совсем в другую плоскость.

Мне пришлось молча, чтобы не потревожить соседок, бороться с ее настырными пальцами, и еще пытаться натянуть на себя затрапезное платье. Зато я почувствовал себя настоящей девушкой подвергающейся «сексуальной агрессии» и, в конце концов, сдался.

Отбросив в сторону проклятое платье, я прилег, в чем был, рядом с принявшей строгий обет шалуньей и теперь не мне, а ей пришлось защищаться. Впрочем, она была уже в таком состоянии возбуждения, что долго и не сопротивлялась. И еще мне пришлось следить, чтобы под нами предательски не скрипела лавка, и Юля не перебудила криками весь наш бомонд.

Только когда небо уже начало светлеть, мы унялись, и я смог, наконец, одеться.

— Ты же, кажется, влюбилась в Аркадия, — спросил я шепотом истомленную «подружку».

— Он такой милый, — ответила она, засыпая. — И я думала, что это со мной он, а не ты.

Осталось надеяться, что если они и вправду когда-нибудь поженятся, такое признание хоть как-то утешит Семидольного.

Когда все проснулись, я был уже полностью одет, комнату опять заполнили камеристки и компаньонки.

Началась процедура одевания, причесывание и суетливые сборы. На нас с Юлией никто не обращал внимания. Только одна дама, спавшая совсем близко от нас, временами глядела на меня расширенными, лихорадочно блестевшими глазами.

С утра начался затяжной, почти осенний дождь, и мир погрустнел. Ехать в открытой коляске в промокшей насквозь одежде было, мягко говоря, некомфортно. Дорога раскисла, наши лошадки уже с трудом тащили переполненную пассажирами коляску, и кавалерам пришлось пересесть на своих лошадей. Мы с Юлей не выспались и клевали носами, наши офицеры выглядели бодрее и даже