избиения подследственных стали обычным делом с 1937 года, когда следователи знали - итогом признаний станет расстрел или исчезновение в лагере.

На процессе 28-29 декабря Котолынов снова подтвердил: «Яморально отвечаю за тот выстрел, который был сделан Николаевым, но в организации этого убийства я участия не принимал»⁵⁸.

Приговор был готов заранее, но у председателя суда В. Ульри-ха возникли сомнения, стоит ли его выносить. Ульрих звонил Сталину, говорил о своих сомнениях, но Сталин приказал довести дело до запланированного конца.

Сталин, следивший за ходом следствия, уже мог понять, что ленинградские зиновьевцы не были организаторами убийства. Но машина была запущена, и ее остановка означала бы триумф невиновных Зиновьева и Каменева, унижение Сталина и невозможность выкорчевать среду, которая порождает радикальные настроения и в конечном итоге - терроризм. Сталин решил не отступать. Все обвиняемые были расстреляны.

Выслушав приговор, Николаев кричал, что его обманули. Перед расстрелом Котолынова Агранов и Вышинский спросили его: «Вас сейчас расстреляют, скажите все-таки правду, кто и как организовал убийство Кирова». На это Котолынов ответил: «Весь этот процесс - чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не повиннььв»⁵⁹

«Двурушники»

Водном Сталин был уверен - Зиновьев лгал, когда писал о прекращении им оппозиционной деятельности. В 1932 году Зиновьев говорил своим сторонникам, что будет «только выжидать»⁶⁰. Чего он ждал? Войны, «мировых развязок». Г. Евдокимов признал, что в разговоре с ним в ноябре 1934 года Зиновьев «критиковал работу по созданию единого фронта» во Франции⁶¹. Единый фронт «притуплял» мировую конфронтацию.

Сам Зиновьев признал, что и после 1933 года обменивался информацией и политическими мнениями с Каменевым, Евдокимовым, Бакаевым, Куклиным и другими ближайшими соратниками: «Многое идет-де «здорово» и хорошо, а многое - плохо, не так, с «накладными расходами» и т. п.»⁶². Да иначе и быть не могло. Профессиональные революционеры не могли не обсуждать судьбы революции, даже под угрозой репрессий. Иэтим они представляли угрозу для Сталина, были законсервированным «теневым кабинетом» левых коммунистов.

До 1 декабря 1934 года Сталин был готов терпеть эти разговоры при условии, что они будут происходить в узком кругу. Но вот кто-то стал расчищать с помощью террора дорогу к власти оппонентам Сталина. Зиновьев утверждал, что ничего не знал о ленинградском центре. Он, конечно, сохранял авторитет среди ленинградских единомышленников, возможно, они надеялись таким образом расчистить ему дорогу к власти. За это он готов признать моральную ответственность.

Нужно было еще сильнее скомпрометировать и изолировать оппозиционные группы. Вконце декабря было решено снова отправить зиновьевцев в ссылку⁶³. Но вот 6-7 января Бакаев признал под давлением следствия: «Мы питали наших единомышленников клеветнической, антипартийной, контрреволюционной информацией о положении дел в партии, в ЦК, в странеБ Мы воспитывали их в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Совправительству, в частности, и в особенности к т. Ста-лину»⁶⁴. Большую роль сыграли также аналогичные показания Сафарова. То же потом признают Зиновьев и Каменев, но в другой тональности. Одно дело - политические разговоры в стиле «с одной стороны - с другой стороны», другое - ненависть к товарищу Сталину.

Опираясь на показания Бакаева и Сафарова, следствие все сильнее «раскручивало» ядро зиновьевской фракции, члены которой делились воспоминаниями о своих политических беседах с 1928 года. «Наша тактика сокрушения врага заключается в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить»⁶⁵,- вспоминал Агранов.

13 января, по окончании следствия, Зиновьев писал: «Сначала казалось, что убийство т. Кирова и мое привлечение в связи с таким делом есть просто нечто вроде обрушившейся скалы, которая нечаянно хоронит почему-то меня под своими обломкамиБ Суть дела в том, что после XV съезда мы сохранились как группа, строго говоря, существовавшая подпольно, считавшая, что ряд важнейших кусков платформы 1925 -1927 годов все же были «правильными» и что, раньше или позже, партия эту нашу «заслугу» признает.

Чтобы остаться в партии с этим убеждением, мы должны были обманывать партию, т. е. по сути двурушничатьБ утешались тем, что-де многое с 1928 года делалось «по-нашему», но делается с «большими накладными расходами» и т. п. Соответственно всему

этому питали враждебные чувства к партруководству и к т. Сталину»⁶⁶. В этом заявлении вызывает сомнение только одно: что Зиновьев не сразу понял, какую опасность несет ему убийство Кирова. Вот Бухарин понял опасность сразу. Эренбург рассказытал: «На нем не быиго лица. Он едва выговорил: «Вы понимаете, что это значит? Ведь теперь он сможет сделать с нами все, что захочет!» Ипосле паузы добавил: «Ибудет прав»⁶⁷. Почему прав? Похоже, Бухарин был уверен, что в Кирова стрелял кто-то из оппозиционного подполья.

Зиновьев признает, что еще в 1932 году был рупором антипартийных настроений. По словам Каменева, как минимум до 1932 года «все члены зиновьевской группы считали своей обязанностью делиться с указанным выше центром всеми теми сведениями и впечатлениями, которые у них имелись по их служебному положению или от встреч с партийными людьми и членами других антипартийных группировок»⁶⁸. Как мы видели, существование таких связей вполне подтверждается документами. Хотя после 1932 года связи ослабли, они сохранялись и могли быть быстро возобновлены!. Такая тактика давала зиновьевцам преимущества в борьбе за лидерство в партии в случае ослабления сталинской фракции.

Сейчас, после провала, Зиновьев пытается доказать Сталину, что он еще нужен: «Я был небесполезен для партии тогда, когда принятые решения я, не колеблясь, помогал нести в массы»⁶⁹. Так было при Ленине. Так может быть теперь и при Сталине. И Сталин придумает, как использовать способности Зиновьева. Автор заявления по существу сам подсказал вождю: «Если бы я имел возможность всенародно покаятьсяБ»⁷⁰

Перед процессом Каменеву и Зиновьеву были даны гарантии сохранения жизни, если они подтвердят свои показания. Повторив эти гарантии, помощник начальника секретно-политического отдела НКВД А. Рутковский также напомнил: «Учтите, Вас будет слушать весь мир, это нужно для мира» ⁷¹. Это было их партийное задание. Грязное, но единственно возможное как проверка, начало возвращения в политику. Обещание было выполнено, жизнь сохранена. Но это испытание оказалось не последним.

На процессе 1935 года Каменев признал себя виновным в том, что «недостаточно активно и энергично боролся с тем разложением, которое было последствием борьбы с партией», а Зиновьев говорил об «объективном ходе событий», связывая «антипартийную борьбу» прошлого и нынешнее «гнусное убийство». Этот

объективный процесс позволяет говорить «о политической ответственности бывшей антипартийной «зиновьевской» группы за совершившееся убийство»⁷².

16 января лидеры зиновьевцев были приговорены к различным срокам тюремного заключения (Зиновьев - на 10 лет, Каменев - на пять). Приговор признал, что не выявлено фактов, доказывающих, что «московский центр» знал о террористических планах ленинградских единомышленников. Вянваре 1935 года большинство зиновьевцев было наказано не за теракт, а за подпольную пропаганду с тяжелыми последствиями.

16 января особое совещание НКВД распределило наказания между членами группы Сафарова- Залуцкого. Взависимости от поведения подследственных наказания существенно различались: Залуцкий получил 5 лет заключения, а Сафаров - 2 года ссылки. Расстреляют их тоже в разные годы.

Руководители ленинградского НКВД были осуждены за преступную халатность и продолжили трудиться по специальности в лагерях. До 1937 года, когда их тоже расстреляли.

А. Кирилина считает: «У сторонников Зиновьева не было прежней силы, власти и былого влияния. Поэтому они прибегали к извечным методам борьбы в подобных ситуациях: распространяли нелепые слухи по подводу недостатков, просчетов и ошибок ЦКВКП(б), собирались на квартирах отдельных оппозиционеров и рассуждали, рассуждали, рассуждалиБ Уследствия не оказалось никаких улик и вообще никаких сведений