неблагодарную роль. Если я поддержу Дорша в строительстве подземных заводов, снабжая его строительными материалами и рабочей силой, то буду вечно испытывать трудности в осуществлении всех других проектов. С другой стороны, если я стану ему мешать, то на меня посыплются жалобы и бесконечные «сопроводительные письма». Поэтому я предлагал Гитлеру возложить на Дорша ответственность и за все строительные проекты, конкурирующие с подземными заводами. В нынешних обстоятельствах, делал я вывод, наилучшее решение – отделить все промышленное строительство от производства оружия и боеприпасов. Теперь я предлагал назначить Дорша генеральным инспектором по строительству и напрямую подчинить его Гитлеру. Любое другое решение еще больше осложнило бы мои личные отношения с Доршем.

Написав это, я разорвал письмо, ибо понял, что с таким вопросом необходимо обращаться к Гитлеру лично. Я решил лететь в Оберзальцберг, но тут возникло препятствие: доктор Гебхардт напомнил мне, что поставлен следить за моим здоровьем и безопасностью, а потому не разрешит мне покинуть Меран. С другой стороны, всего несколько дней назад доктор Кох сказал мне, что никаких противопоказаний к перелету нет[233]. В конце концов Гебхардт позвонил Гиммлеру, и тот разрешил мне лететь при условии, что я побеседую с ним до встречи с Гитлером.

В подобных ситуациях всегда полезно заранее знать расстановку сил. Гиммлер говорил со мной откровенно. Из его слов я понял, что по этому вопросу уже велись переговоры с участием Геринга и было принято решение организовать для контроля за строительством отдельное управление, совершенно независимое от министерства вооружений и возглавляемое Доршем. Гиммлер попросил меня не создавать дополнительных трудностей. Конечно, подобные договоренности без моего ведома представляли образец вопиющей наглости, но поскольку я сам пришел к подобным выводам, разговор прошел вполне дружелюбно.

Не успел я переступить порог своего дома в Оберзальцберге, как адъютант пригласил меня на чаепитие. Это противоречило моим планам. Я хотел встретиться с Гитлером в официальной обстановке, а интимная атмосфера чаепития, несомненно, смягчила бы возникшую между нами неприязнь. Именно этого я стремился избежать, а потому отклонил приглашение. Гитлер, видимо, понял причины столь странного для меня поступка и вскоре назначил аудиенцию в Бергхофе.

Гитлер в фуражке, с перчатками в руке сам встретил меня у входа в Бергхоф. Держась подчеркнуто официально, он провел меня в гостиную. Его поведение поразило меня: я понятия не имел, какую цель он преследует, какого психологического эффекта добивается. Пожалуй, именно тогда начался новый период наших отношений. С одной стороны, Гитлер оказывал мне особые знаки внимания, что не могло оставить меня равнодушным. С другой стороны, я начинал сознавать пагубные последствия его действий для немецкой нации. И хотя Гитлер не утратил своего умения манипулировать людьми, хотя я все еще отчасти поддавался его обаянию, мне все труднее было оставаться безоговорочно преданным ему.

В ходе последовавшей беседы наши роли странным образом переменились: теперь Гитлер искал моего расположения. Например, он заявил, что и слышать не желает о передаче моих полномочий в сфере строительства Доршу: «Я решительно настроен не допустить разделения полномочий. Мне некому это поручить. Какое несчастье – гибель Тодта. Вы знаете, какое важное значение имеет для меня строительство, герр Шпеер. Прошу вас, войдите в мое положение! Я заранее одобряю все меры, которые вы сочтете необходимыми»[234]. Гитлер явно сам себе противоречил, ибо, как я узнал от Гиммлера, всего несколько дней назад он решил поручить эту работу Доршу. Однако, как часто случалось прежде, он легко изменил свое мнение и наплевал на чувства Дорша. Подобная непоследовательность – еще одно доказательство его глубокого презрения к людям. Но и мне не следовало обольщаться: я должен был помнить, что и эта его точка зрения может скоро измениться. Поэтому я ответил, что проблему надо решить раз и навсегда: ведь если она всплывет снова, я окажусь в весьма затруднительном положении.

Гитлер пообещал сохранить твердость: «Мое решение окончательное. Я не собираюсь ничего менять». Затем он даже упомянул о каких-то незначительных обвинениях в отношении начальников трех моих управлений, которых, как я уже знал, намеревались отправить в отставку [235].

Когда беседа подошла к концу, Гитлер снова провел меня в гардеробную, надел фуражку и перчатки, явно собравшись проводить меня до дверей. Это показалось мне уж слишком официальным, и непринужденным тоном, принятым в его близком окружении, я сказал, что должен встретиться наверху с его адъютантом от военно-воздушных сил фон Беловом. Тот вечер я, как прежде, провел в гостиной у камина в компании Евы Браун и еще нескольких приближенных. Разговор не завязывался, и по предложению Бормана поставили пластинки: сначала арию из оперы Вагнера, потом «Летучую мышь».

Мне показалось, что все печали позади, причины конфликтов устранены, и я впервые за долгое время испытаний, оскорблений и унижений приободрился. Неопределенность последних недель угнетала меня. Я не мог работать в атмосфере недружелюбия, не слыша слов признательности и благодарности. И вот я почувствовал, что вышел победителем в жестокой борьбе с Герингом, Гиммлером и Борманом. Несомненно, они полагали, что со мной покончено, и теперь скрипят зубами в бессильной злобе. Может быть, Гитлер наконец разгадал их интриги, понял, кто его обманывал, а кому действительно можно доверять.

Проанализировав клубок причин, столь неожиданно вернувших меня в этот тесный круг, я осознал, что самым главным моим мотивом было стремление остаться во власти. Даже несмотря на то что я светился в лучах славы Гитлера – а я никогда не обманывался на этот счет, – я считал, что игра стоит свеч. Я хотел принадлежать к его окружению, приобщиться к его популярности, славе и величию. До 1942 года, будучи архитектором, я мог считать, что Гитлер не имеет особого отношения к моим успехам, но с тех пор все изменилось. Я был опьянен, отравлен почти безграничной властью, правом назначать людей на разные должности, решать важнейшие вопросы, распоряжаться миллиардами марок. Я думал, что готов уйти в отставку, однако мне мучительно не хватало бы головокружительного стимулятора – власти. Обращение промышленников и ни на йоту не уменьшившееся магнетическое влияние Гитлера развеяли мои дурные предчувствия. Да, наши отношения дали трещину, моя преданность поколебалась и к прежнему возврата нет, но сейчас я вернулся в его ближний круг и был доволен.