записку, можно было не сомневаться: я скатился на самую низшую ступеньку иерархической лестницы. И это при том, что я занимал один из важнейших постов в правительстве. Разумеется, будь я здоров, то не стал бы так остро реагировать. Правда, Гитлер два или три раза звонил мне и спрашивал о самочувствии, но ясно давал понять, что в своей болезни я виноват сам: «И зачем вы полезли на лыжах в горы! Я всегда считал это сумасшествием. Подумать только! Бегать с длинными досками на ногах! Пустите эти доски на растопку!» Он говорил это каждый раз, весьма неуклюже пытаясь закончить наш разговор шуткой.
Доктор Кох считал горный воздух Оберзальцберга вредным для моих легких. Близ Зальцбурга, в парке дворца Клессхайм, гостевой резиденции Гитлера, великий архитектор барокко Фишер фон Эрлах по заказу зальцбургских архиепископов когда-то построил очаровательный павильон, получивший название Клеверный лист. Это недавно отремонтированное здание мне и отвели. 18 марта, когда я туда приехал, в самом дворце велись переговоры с правителем Венгрии адмиралом Хорти, которые привели к последнему бескровному вступлению армий Гитлера в чужую страну. Вечером в перерыве между переговорами Гитлер нанес мне визит.
Я не встречался с Гитлером десять недель, и впервые за все годы знакомства его землистое лицо с несоразмерно широким носом показалось мне отталкивающим – первый признак того, что я начинал видеть его в истинном свете. Почти три месяца я был избавлен от подавляющего влияния его личности, зато подвергался упрекам и оскорблениям с его стороны. После многих лет лихорадочной деятельности я впервые стал задумываться о пройденном рядом с ним пути. Прежде стоило ему сказать пару слов или взмахнуть рукой, как я забывал об усталости и вновь энергично брался за дело. Теперь же – несмотря на его вежливость и благожелательность – я не ощущал ничего, кроме усталости. Единственное, чего я страстно желал, – как можно скорее на несколько недель уехать с женой и детьми в Меран и восстановить свои силы. Правда, я толком не знал, зачем мне силы, потому что у меня больше не было цели в жизни.
Тем не менее, когда я был вынужден признать, что за пять дней, проведенных мною в Клессхайме, мои враги ложью и интригами пытаются разделаться со мной раз и навсегда, я решил отстаивать свои права. Видимо, визит Гитлера не остался незамеченным, и на следующий день Геринг позвонил поздравить меня с днем рождения. Я воспользовался моментом и сказал, что чувствую себя замечательно, на что он ответил очень бодро и без всякого намека на сочувствие: «Полно вам, вы говорите неправду. Доктор Гебхардт вчера сказал мне, что у вас серьезные проблемы с сердцем. И уж извините, никаких надежд на улучшение! Наверное, вы еще об этом не знаете!» Не переставая восхвалять мои прежние достижения, Геринг продолжал намекать на мою скорую кончину. Я возразил, что ни рентген, ни электрокардиограммы не выявили ничего страшного[227]. Однако Геринг продолжал уверять, что меня ввели в заблуждение или я просто не желаю верить очевидному. На самом же деле именно Геринг был введен в заблуждение Гебхардтом.
Гитлер выбрал момент, когда моя жена могла его услышать, и с мрачным видом сказал своим приспешникам: «Шпеер не оправится от болезни!» И ему Гебхардт успел сообщить, что я инвалид, непригодный к дальнейшей работе.
Возможно, Гитлер тогда думал о наших совместных архитектурных планах, которые я теперь не смогу осуществить из-за неизлечимой болезни сердца, или вспомнил о преждевременной смерти своего первого архитектора профессора Трооста, но, как бы то ни было, он в тот же день совершил неожиданный поступок – навестил меня в Клессхайме с таким гигантским букетом, что ординарец пошатывался под его тяжестью. Всего через несколько часов после этого визита Гиммлер по телефону официально информировал меня о том, что Гитлер возложил на доктора Гебхардта как группенфюрера СС полную ответственность за мою безопасность и – как врача – за мое здоровье. В результате меня стала охранять команда эсэсовцев, подчиненная Гебхардту, а доктор Кох был отстранен от моего лечения.
23 марта Гитлер, словно почувствовав мою отчужденность, нанес мне прощальный визит. Я же, несмотря на его знаки внимания, так и не смог простить обиду: ему хватило всего нескольких недель, чтобы забыть обо всех достижениях своего архитектора и министра вооружений, и лишь увидевшись со мной, он, видимо, вспомнил о нашей прежней близости. Разумеется, я понимал, что на нем лежит огромное бремя ответственности и он очень занят, но это не оправдывало его пренебрежения к ближайшим соратникам, временно оказавшимся вне поля его зрения. Его поведение в период моей болезни продемонстрировало, как мало я значу для него и насколько он не способен, принимая решения, учитывать объективные факты. Может быть, почувствовав мою холодность, а может быть, просто желая утешить меня, Гитлер мрачно заявил, что и сам очень нездоров: похоже, что скоро ослепнет. А когда я сказал, что с сердцем у меня все в порядке и доктор Брандт ему непременно об этом сообщит, он просто промолчал.
В замке Гойен, возвышавшемся над Мераном, я провел лучшие шесть недель за весь период моего пребывания в должности министра вооружений. Только там мне удалось побыть наедине со своей семьей. Доктор Гебхардт нашел себе пристанище в долине и практически не пользовался своим правом вмешиваться в мою жизнь.
В те недели, что я жил в Меране, Геринг, не спросив моего разрешения и даже не проинформировав меня, несколько раз возил на совещания к Гитлеру двух моих сотрудников – Дорша и Заура. Такая лихорадочная деятельность была несвойственна Герингу. После нескольких лет неудач он явно решил воспользоваться возможностью за мой счет укрепить свои позиции как второго человека в государстве и использовал для этого моих сотрудников.
Более того, он пустил слух о моей скорой отставке и даже спрашивал гауляйтера Верхнего Дуная Айгрубера, каково мнение партийных органов о генеральном директоре Майндле. Геринг, находившийся в дружеских отношениях с Майндлем, объяснил, что хотел бы представить Майндля Гитлеру как моего вероятного преемника[228]. Лей, уже тогда бывший рейхсляйтером и занимавший множество других должностей, также заявил о своих претензиях на мой пост – мол, уж как- нибудь он справится и с этой работой!
В то же время Борман и Гиммлер пытались опорочить в глазах Гитлера начальников управлений министерства вооружений. Гитлер не счел нужным поставить меня в известность, и я окольными путями узнал, что он особенно недоволен троими – Либелем, Вагером и Шибером, так что их уже можно было считать отставленными. Всего нескольких недель хватило Гитлеру, чтобы забыть о возрождении наших близких отношений, которое казалось вполне реальным во время встреч в Клессхайме. Кроме Фромма, Цайтцлера, Гудериана, Мильха и Дёница, лишь министр экономики Функ остался среди немногих высших руководителей рейха, не отшатнувшихся от меня в период моей болезни.
Еще несколько месяцев назад Гитлер требовал перевести промышленные предприятия в шахты и колоссальные бункеры, дабы защитить их от бомбежек. Я тогда отвечал, что бетон – не спасение от бомбардировок и на передислокацию заводов под землю и в укрытия уйдет много лет. Более того, нам еще повезло, что вражеские налеты на военные заводы напоминают удары по широкой дельте реки, распавшейся на множество ручейков, и потому пока не наносят большого вреда. И если продолжать это образное сравнение, то когда мы начнем защищать дельту, – лишь заставим врага атаковать промышленный поток, сосредоточенный в глубоком узком русле. Я приходил в ужас от одной только мысли о целенаправленных бомбардировках химических заводов, угольных шахт и электростанций. Не сомневаюсь, что весной 1944 года англичане и американцы вполне могли полностью разрушить эти объекты и все наши попытки спасти их оказались бы тщетными.
14 апреля Геринг перехватил инициативу: он вызвал к себе Дорша и заявил, что, по его мнению, огромные бункеры для заводов, на которых настаивает Гитлер, может построить только Организация Тодта. Дорш возразил: Организация Тодта имеет полномочия лишь на оккупированных территориях, но никак не на территории рейха, однако у него уже есть проект такого укрытия, правда, для французских заводов.
В тот же вечер Гитлер вызвал Дорша и наделил его полномочиями на строительство стратегических укрытий как внутри рейха, так и вне его. Уже на следующий день Дорш предложил несколько подходящих стройплощадок и представил технические обоснования строительства шести подземных промышленных объектов, каждый площадью более девяноста тысяч квадратных метров. Он также пообещал, что все работы будут закончены к ноябрю 1944 года[229]. Я всегда опасался импульсивных решений Гитлера, и теперь одним росчерком пера он напрямую подчинил себе Дорша и отдал распоряжение о приоритете огромных укрытий. Тем не менее легко было предугадать, что эти шесть гигантских объектов не будут построены в обещанные шесть месяцев, да и вряд ли к строительству вообще
