технического специалиста. В авторитарной системе любой, кто хочет сохранить свое место во власти, неизбежно попадает на поле, где ведутся политические сражения.
Геринг жил в своем летнем доме в Оберзальцберге, куда, как я узнал от фельдмаршала Мильха, он удалился в длительный отпуск, обиженный тем, что Гитлер раскритиковал его руководство военно- воздушными силами. Я приехал в Оберзальцберг 28 февраля 1943 года, на следующий день после беседы у Геббельса, и Геринг сразу же согласился принять меня.
Наша многочасовая беседа прошла в дружеской и непринужденной обстановке, чему способствовала интимная атмосфера сравнительно небольшого дома. Меня поразили покрытые лаком ногти Геринга и его явно нарумяненные щеки, хотя огромная рубиновая брошь на зеленом бархатном халате была для меня зрелищем привычным.
Геринг спокойно слушал наше предложение и мой отчет о берлинском совещании. Иногда он доставал из кармана горсть неоправленных драгоценных камней и перебирал их, любуясь игрой света. Казалось, он восхищен нашим высоким мнением о нем. Как и мы, осознавая опасность усилившегося влияния Бормана, Геринг соглашался с нашими планами, но все еще сердился на Геббельса из-за «Хорхера», и тогда я предложил ему лично пригласить к себе министра пропаганды, чтобы вместе все тщательно обсудить.
На следующий день в Берхтесгаден прибыл Геббельс. Я сообщил ему о результатах проведенной беседы, мы вместе поехали в дом Геринга, и я оставил обоих руководителей наедине налаживать их почти всегда напряженные отношения. Когда меня к ним снова пригласили, Геринг радостно потирал руки в предвкушении надвигающейся политической битвы и вообще был очень приветлив. Для начала он предложил увеличить штат Комитета обороны рейха и ввести в него Геббельса и меня. Кстати, то, что мы не были членами комитета, доказывает, какую незначительную роль сей комитет играл.
Мы также говорили о необходимости замены Риббентропа, который, вместо того чтобы склонять Гитлера к проведению разумной политики и находить политические решения наших сложнейших военных проблем, превратился в рупор Гитлера.
Распалившись, Геббельс воскликнул: «Фюрер не разглядел сущность Ламмерса, как и Риббентропа!»
Геринг вскочил на ноги: «Он мне и слова вставить не дает. Всегда наносит удар ниже пояса. Но я положу этому конец! Мы все вместе положим этому конец, господа!»
Геббельс явно наслаждался яростью Геринга и умышленно разжигал ее, однако, опасаясь опрометчивых действий неискушенного в политике рейхсмаршала, заметил: «Положитесь на нас, герр Геринг. Мы откроем глаза фюреру на Бормана и Ламмерса. Только мы не должны слишком рисковать. Придется действовать медленно. Вы же знаете фюрера, – и с еще большей осторожностью: – В любом случае нам не следует слишком откровенно разговаривать с остальными членами правительства. Им вовсе не обязательно знать, что мы намереваемся устранить «комитет трех». Нами руководит преданность фюреру. У нас нет никаких личных амбиций. Но если каждый из нас будет поддерживать остальных перед фюрером, то мы быстро овладеем ситуацией и сможем оградить фюрера от нежелательного влияния».
Результат встречи вдохновил Геббельса. «Это сработает, – сказал он мне. – Геринг просто возродился. Вы тоже так думаете?»
Действительно, за все последние годы я не видел Геринга столь энергичным. Во время долгой прогулки по тихому Оберзальцбергу мы с Герингом обсуждали тактику Бормана. Геринг считал, что Борман нацелился на роль преемника Гитлера и не остановится ни перед чем, чтобы обойти его, Геринга, а фактически всех нас, ради достижения своей цели. Я воспользовался случаем и рассказал Герингу, как Борман использует любую возможность, дабы подорвать его авторитет. Геринг со все возрастающим интересом слушал мой рассказ о прежних чаепитиях в Оберзальцберге, куда его не приглашали и где я имел возможность ознакомиться с методами Бормана.
Борман никогда не атаковал свои жертвы открыто, а просто вплетал в разговор мелкие эпизоды, которые в итоге служили его цели. Так, например, Борман как-то рассказывал популярные в Вене анекдоты, порочащие лидера гитлерюгенда Бальдура фон Шираха, но осмотрительно не соглашался с последующими нелицеприятными комментариями Гитлера. Наоборот, он даже похвалил Шираха, но так, что оставил неприятное впечатление о нем. Примерно за год подобных упражнений Борман добился своей цели: Гитлер стал открыто демонстрировать неприязнь и даже враждебность к Шираху. Тогда Борман отважился на следующий шаг: в отсутствие Гитлера заметил – как будто закрывая тему, но на самом деле уничтожая свою жертву, – мол, Ширах из Вены, а там каждый интригует против каждого. «Борман не изменит своей тактике и в отношении вас», – добавил я в заключение.
Беда в том, что Геринг был легкой добычей для столь ловкого интригана. В те дни в Оберзальцберге даже Геббельс высказался, хоть и несколько сконфуженно, о любви Геринга к «вычурной одежде», которая может показаться комичной тем, кто близко не знает рейхсмаршала. К тому же державная гордыня Геринга никак не вязалась с его провалами как главнокомандующего военно-воздушными силами. Гораздо позже, весной 1945 года, когда Гитлер публично оскорбил своего рейхсмаршала на оперативном совещании, Геринг сказал фон Белову, адъютанту Гитлера от авиации: «Шпеер был прав, когда предупреждал меня. Борман достиг своей цели».
Геринг ошибался. Борман достиг своей цели еще весной 1943 года.
Несколько дней спустя, 5 марта 1943 года, я вылетел в Ставку, чтобы добиться одобрения Гитлера по некоторым проблемам производства вооружений. Однако главной моей целью было претворение в жизнь нашего плана, и мне легко удалось убедить Гитлера пригласить в Ставку Геббельса. Ситуация была очень мрачной, и фюрер с нетерпением стал ждать визита бодрого и умного министра пропаганды.
Через три дня Геббельс прибыл в Ставку и сразу же отвел меня в сторонку: «В каком настроении фюрер, герр Шпеер?» Мне пришлось ответить, что в данный момент Гитлер не слишком благоволит Герингу, и посоветовал вести себя сдержанно и не настаивать на своих требованиях, как прежде, прощупав почву, поступил и я сам. Геббельс согласился: «Пожалуй, вы правы. В данный момент лучше не упоминать Геринга. Это может все испортить».
Массированные авианалеты западных союзников, продолжавшиеся неделями и не встречавшие почти никакого отпора, еще больше ослабили и без того пошатнувшиеся позиции Геринга. При одном только упоминании имени рейхсмаршала Гитлер раздражался и обвинял Геринга в ошибках и просчетах авиации. И в тот день Гитлер неоднократно восклицал, что если бомбардировки не остановить, то не только погибнут города, но и моральный дух народа будет окончательно сломлен. Гитлер заблуждался так же, как и британские стратеги, спланировавшие ковровые бомбардировки.
Гитлер пригласил меня и Геббельса на обед. Как ни странно, но на подобные трапезы он не приглашал ставшего уже незаменимым Бормана, то есть относился к нему как к секретарю. Оживившись в присутствии Геббельса, Гитлер стал значительно разговорчивее, чем в мои прошлые приезды в Ставку. Он воспользовался возможностью на время освободиться от бремени проблем и, как обычно, отпускал язвительные замечания обо всех своих соратниках, кроме присутствующих.
После обеда меня отпустили, и Гитлер провел несколько часов наедине с Геббельсом. Тот факт, что Гитлер вежливо выпроводил меня, доказывает, как резко он разделял людей и сферы их компетентности. Я вернулся лишь к оперативному совещанию. За ужином мы снова оказались втроем. Гитлер приказал разжечь камин; ординарец принес бутылку вина для нас и минеральную воду «Фахингер» для Гитлера. В непринужденной, даже уютной атмосфере мы просидели до глубокой ночи. У меня почти не было возможности вставить слово, поскольку Геббельс прекрасно умел развлекать Гитлера. Он блестяще, отточенными фразами, с иронией, восхищением или сентиметальностью пересказывал слухи и сплетни, четко угадывая настроение Гитлера. Получалась мастерская смесь новостей о театре и кино и воспоминаний. С тем же жадным интересом Гитлер, как и прежде, внимал новостям о детях Геббельса. Их детские, часто острые замечания, их любимые игры – все это в ту ночь отвлекало Гитлера от забот.
Вспоминая о преодоленных трудностях, Геббельс умудрился укрепить уверенность Гитлера в себе, польстить его самолюбию, чему не способствовали трезвые оценки военного положения, высказываемые на оперативных совещаниях. Гитлер отвечал любезностью на любезность, превознося достижения министра пропаганды и тем самым давая ему повод для гордости. Вообще лидеры Третьего рейха любили взаимные восхваления и постоянно успокаивали друг друга.
Несмотря на некоторые сомнения, мы с Геббельсом заранее договорились в ходе вечерней беседы
