Дорлэкер прищурился, чтобы получше увидеть, кто к ним обращается.
– Я не желаю с вами разговаривать, Джордах, – сказал он. – Завтра я сделаю заявление для прессы, и вы узнаете, что я о вас думаю, из своей собственной газеты.
Он сел в чью-то машину и уехал.
– Пойдемте, – обратился Рудольф к Скэнлону. – Отвезите меня домой.
Они отъезжали все дальше от студенческого городка, а машины «скорой помощи», завывая сиренами, неслись им навстречу. Позади них маячил школьный автобус с арестованными студентами.
– Скэнлон, – сказал Рудольф, – с сегодняшнего вечера я уже не мэр этого города. Как вы думаете?
Скэнлон долго молчал, лишь болезненно морщился, глядя на дорогу, да сипел, как старик, когда нужно было делать поворот.
– Да, мистер Джордах, – наконец вымолвил он. – Боюсь, вы уже больше не мэр…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В этот раз в аэропорту Кеннеди его никто не встречал. Он был в черных очках, шел неуверенно, словно на ощупь. Он не сообщил Рудольфу о своем приезде, зная от Гретхен, что у того и без него, его полуслепого брата, хлопот полон рот. Однажды зимой, в Антибе, когда он работал на палубе своей яхты, лопнувший линь хлестко ударил его по лицу, и уже на следующий день у него началось головокружение и стало двоиться перед глазами. Томас не подавал вида, убеждал всех, что все в порядке, не хотел зря волновать Кейт с Уэсли. Он написал Гудхарту письмо с просьбой порекомендовать ему какого-нибудь хорошего окулиста и, получив от него ответ, сообщил Кейт, что едет в Нью-Йорк для окончательного оформления развода. Кейт очень хотелось выйти за него замуж, и он ее понимал. Она забеременела, и ребенок должен был появиться на свет в октябре, а сейчас была уже середина апреля.
Она заставила его купить себе новый костюм, и теперь Томас мог без всякого стеснения предстать перед любым адвокатом или швейцаром фешенебельного отеля. Правда, сам он предпочитал пиджак горохового цвета, доставшийся ему от умершего здоровяка-норвежца, который все еще был в приличном виде, и ему не хотелось зря сорить деньгами.
До них в порту приземлился самолет, на котором возвращались лыжники с какого-то курорта, и весь зал ожидания был заставлен их багажом и лыжами. Ярко одетые мужчины и женщины громко разговаривали, смеялись, многие из них были не совсем трезвы. Он разыскивал свой чемодан, стараясь подавить в себе антиамериканские чувства.
Он взял такси, хотя это, конечно, было дорогое удовольствие. Но в противном случае ему пришлось бы долго ждать автобуса, потом толкаться всю дорогу в нем от аэропорта до Нью-Йорка, потом таскать чемодан по улице в поисках такси.
– Отель «Парамаунт», – сказал он водителю и, устало откинувшись на спинку заднего сиденья, закрыл глаза.
Оформив документы, он поднялся в свой маленький темный номер и сразу позвонил врачу. Он мог бы поехать к нему на прием немедленно, но медсестра сказала, что доктор будет только завтра, после одиннадцати. Что делать? Раздевшись, он лег в кровать. Было только шесть часов по нью-йоркскому времени, но в Ницце, из которой он прилетел сейчас, одиннадцать. Все тело ныло, он чувствовал себя усталым, как будто провел без сна двое суток.
– У вас частичное отслоение сетчатки, – сказал ему врач. Он долго и тщательно обследовал его глаза, и эта процедура оказалась довольно болезненной. – Боюсь, придется показать вас хирургу.
Томас кивнул. Ну вот, грозит еще одна травма.
– Сколько будет стоить операция? – спросил он. – Видите ли, я – работяга и не могу платить по расценкам, принятым на Парк-авеню.
– Я вас понимаю, – ответил доктор. – Я постараюсь объяснить доктору Халлиуэлу. Ваш телефон есть у медсестры?
– Да, есть.
– Она позвонит, скажет, когда нужно будет явиться в больницу. Я передам вас в хорошие руки. – Он улыбнулся, стараясь вселить в Томаса уверенность. У него были большие, ясные глаза, никаких швов, никаких повреждений сетчатки.
Через три недели Томас выписался. Лицо у него было изможденное, бледное, врачи предупредили его, что он длительное время должен избегать резких движений, сильного напряжения. Том за эти три недели потерял фунтов пятнадцать, и теперь воротничок рубашки свободно ерзал по шее, а костюм висел на нем, как на вешалке.
Но зато предметы вокруг утратили свое двойное изображение, и при повороте голова больше не кружилась.
За все пришлось выложить более двенадцати сотен баксов, но операция стоила того.
Он снова поселился в отеле «Парамаунт» и позвонил Рудольфу.
Тот сам подошел к телефону.
– Руди, – спросил Томас, – ну как поживаешь?
– Кто это?
– Это я, Том.
– Том! Где ты?
– Здесь, в Нью-Йорке. В отеле «Парамаунт». Может, встретимся?
– Конечно. – Чувствовалось, что Рудольф на самом деле рад его звонку. – Приезжай ко мне немедленно.
Перед входом в подъезд дома Рудольфа его остановил швейцар, плевать ему было, новый на нем костюм или старый. Когда он назвал свое имя, швейцар нажал кнопку домофона.
– Мистер Джордах, к вам пришел мистер Джордах.
Томас слышал, как брат сказал:
– Прошу вас, пусть поднимается.
По мраморному полу вестибюля он прошел к лифту.
Несмотря на надежную защиту, его все же достали, подумал Том о брате с сожалением.
Дверь лифта открылась. Перед ним в коридоре стоял Рудольф.
– Боже, неужели это ты, Том? – воскликнул он, пожимая ему руку. – Как я обрадовался, услышав твой голос.
Сделав шаг назад, он критически осмотрел Тома с головы до ног.
– Что с тобой? – спросил он. – У тебя такой вид, словно ты долго болел.
Томас хотел было ответить, что он сам выглядит нисколько не лучше, но сдержался.
– Все расскажу, – сказал Том, – если дашь что-нибудь выпить.
Врач предупредил также, чтобы он не очень налегал на спиртное.
Рудольф проводил его в гостиную, где все было точно так, как в прошлый раз, – так же удобно, так же просторно, – место, предназначенное для приятных семейных событий, а не для бед и неудач.
– Виски? – спросил его Рудольф.
Томас кивнул. Руди налил один стаканчик для него, второй – для себя. Он был в костюме, рубашке с галстуком, как будто находился в своем офисе. Томас наблюдал, как он вынимал бутылки из бара, как маленьким серебряным молоточком колол в ведерке лед. С тех пор как Томас видел его в последний раз, брат явно постарел, вокруг глаз и на лбу залегли глубокие морщины. Да и движения стали какие-то другие – неуверенные, замедленные. Он долго не мог найти открывалку для бутылки с содовой. Потом колебался, не
