Из этого разговора пришедшие разобрали одно только слово: 'маца'. И подметили перепуганное лицо Сарры. Очевидно, ей очень не хотелось открывать шкаф... Чиновники многозначительно переглянулись. 'Знает, мол, кошка, чье мясо съела!..'

Но Давид истолковал этот взгляд по-своему, он решил, что 'господа' посмеиваются над Саррой, и сочувственно улыбнулся:

– Она боится, чтобы вы не 'охомецовали' ее мацу! Хе-хе!

Объяснения мало удовлетворили чиновников, и Давид Шапиро получил официальное приказание немедленно открыть шкаф.

Глазам чиновников представилось эффектное зрелище: три нижних полки были заняты мацой, а на верхних стояли горшки с жиром, яйцами, луком, лежали перец, хрен и прочие снадобья.

Отдельно в сторонке стояло нечто среднее между горшком и банкой, накрытое сверху белой бумагой с наклейкой, на которой еврейскими буквами было написано: 'Кошер шэл пейсах'.[18] Этот сосуд привлек особенное внимание чиновников. С исключительной осторожностью он был снят с полки.

– Что здесь? - спросил один из обыскивавших у Давида.

– Это подарок к пасхе.

– От кого?

– От сестры.

– От вашей сестры?

– Да! У меня есть богатая сестра, то есть она замужем за богатым человеком, очень набожным хасидом!

– Хасидом? - насторожился чиновник и переглянулся с остальными. - Нельзя ли вскрыть эту посудину?

– Отчего ж, с большим удовольствием, - сказал Давид и уже принялся было за веревочку, но в это время прибежала Сарра:

– Осторожно, ты разольешь!

– Чего ты боишься? - рассердился Давид. - Чего ты дрожишь? Что я тут разолью? Подумаешь, есть чего пугаться! Когда велят открыть, нужно открывать. Обыск - не ревизия правожительства!

– Ну, будет, будет, - перебил жандарм, - на вашем жидовском жаргоне успеете наговориться, когда мы уйдем. А пока извольте открыть банку.

Шапиро развязал веревочку, снял торжественно бумагу, и по всей комнате распространился пряный запах мастерски засоленных огурцов.

Обыск продолжался по всем правилам и прошел без особых инцидентов. Пересмотрено было решительно все, вплоть до Сёмкиных и Беттиных учебников. Книги оказались вне подозрения, и только одна заинтересовала ищеек: знаменитая 'Агада', загнутая как раз на том месте, где была изображена вышеописанная картина жертвоприношения Авраама...

'Агада' была взята, к немалому удивлению Давида Шапиро, вообще не понимавшего цели обыска.

Из комнаты в комнату добрались и до Рабиновича. Давид объяснил, что здесь живет квартирант.

– А, кстати, вот он и сам, Рабинович!

– Очень приятно! - вежливо раскланялся чиновник, которого Давид принимал за судью, и спросил, чем Рабинович занимается.

– Дантист! - ответил Рабинович, а Давид поторопился добавить, что его квартирант еще, собственно, не дантист, а только учится зубоврачеванию.

– Очень приятно! - повторил судья. - Вы, очевидно, занимаетесь для правожительства?

Рабиновичу послышалась насмешка в подчеркнуто вежливом тоне спрашивающего. И он хотел было что-то ответить, но его предупредил Давид Шапиро.

– Видите ли, - сказал он, - этот молодой человек медалист и мог бы, конечно, быть студентом... но так как он еврей и не попал в 'норму'...

Давид собирался очень подробно рассказать историю своего квартиранта, но надзиратель подмигнул ему и пресек повествование.

Комнату Рабиновича перерыли сверху донизу и не нашли ничего интересного, кроме пачки книг на столе.

'Судья' спросил, по этим ли книгам изучает Рабинович зубоврачебное дело.

– Нет, - сказал Рабинович,- это другие книги...

Увидев, что пачку книг связывают и намерены забрать, Рабинович попытался протестовать:

– Эти книги не мои, мне их дали на пару дней.

– Кто?

Рабинович почувствовал, что дело осложняется, и отмолчался.

– Будьте любезны открыть ящик стола!

– Пожалуйста!

Рабинович вытащил не без труда капризный ящик и опрокинул его вверх дном на стол.

Чиновник осторожно расправил все бумажки, заглянул в дневник, все сложил в портфель и уже перед уходом извинился за беспокойство и заявил, что бумаги и книги будут возвращены Рабиновичу через полицию...

– У вас ничего 'нелегального' не было? - спросил Давид тревожно у квартиранта, когда все ушли.

– Ничего нелегального у меня найти не могли! Там и было-то всего несколько невинных книжек, неважные бумажки да еще письмо от сестры.

– У вас есть сестра? - удивилась Сарра.

– Есть! Разве я не говорил вам?

– Ни разу! Впервые слышу. Как ее зовут?

– Ну, мама! - сказала Бетти. - Мало того, что у него перерыли всю комнату и забрали все, что было, ты еще с допросом пристаешь!

– Какое тебе дело? - оборвала Сарра.- Что ему стоит сказать, как зовут его сестру?

– Ее зовут Верой! - сказала Бетти. - Ну что, тебе легче стало?

– Вера? - спросила Сарра.

– Ну да! Вера, А что такое?

Сарра покраснела и, чтоб скрыть свое смущение, обратилась к мужу:

– Что ты скажешь? Хоть бы раз человек сказал, что у него есть сестра и что ее зовут Вера!..

– Чудная женщина! - усмехнулся Давид. - Что тебя, собственно, так удивляет: то, что у Рабиновича есть сестра, или то, что ее зовут Верой?

– Ни то, ни другое! - пыталась извернуться Сарра. - Меня удивляет только одно, что Бетти знает о сестре Рабиновича, а я не знаю!

– Меня удивляет совсем другое! - сказал Давид Шапиро. - Уже прошла зима, вот уж, слава Богу, пасха, а ты все еще ничуть не поумнела!..

Все рассмеялись. Смеялась и Сарра, но никто не мог знать, какой камень в эту минуту свалился у нее с души...

И счастливая мать готова была забыть про обыск и про все переживания этого тяжелого дня. Давид, в свою очередь, радовался, что все прошло благополучно, и только никак не мог в толк взять, почему забрали 'Агаду' и отчего сыр-бор разгорелся. Странные вещи творятся на свете!..

– Н-на! - проговорил он вслух, проводя руками по лицу. - Все хорошо, что хорошо кончается... А пока, не успеешь оглянуться, как уж праздник наступит... Пора в синагогу собираться!