воображением вампира.

Угнетающий шкаф имел форму сердечка. Дешевая древесина так заляпана лаком, что рябит в глазах. И как хитро придумано! При открытых дверцах виден плоский верх, на котором навалены шляпные картонки. На одной из них он и сосредоточил внимание, чтобы как-нибудь переключиться. Странным образом, коробка для шляпы заставила его вспомнить о сэре — как его? Он сморщил лоб, стараясь поймать ускользающее имя.

От напряжения он вновь ощутил себя пьяным и упал на подушку, Крупные капли пота текли по лбу. Пусть Дехайнва оставит его в покое; она действует на нервы; но у нее такие нежные руки... Ага, сэр Деринола, вот имя его председателя. Он скосил глаза к шляпной коробке и подмигнул ей. Так вот кто вы, сэр Деринола.

Стены комнаты тесно обступили его, и в сумраке дня взгляд его встретился с отвратительной шкурой гардероба.

Салям, сэр Деринола, салям. Так вы теперь ящерица, сэр Деринола, и ваша кожа опаршивела от харматтана, хоть вы и мажете ее прогорклым салом.

В мысли его вторгся покойный баронет. Он был мертв, вместе с цилиндром и париком, сэр Деринола был наконец мертв. Штора влетела в комнату и повисла над Саго, как парус, наполненный влажным ветром. Он не стал закрывать окно; дождь освежал; несколько капель упало ему на губы, и он с удовольствием облизал их. Штора билась, и край ее сталкивал на пол коробку со шляпой. Саго вспомнил газетные снимки сэра Деринолы в цилиндре, шествующего по Сент-Джеймскому парку получать из рук королевы свой баронетский титул.

— Нет, — громко сказал Саго, — этого у вас не отнимешь Так вам и лежать в гробу баронетом. Но скажите мне, сэр Деринола, что теперь делать с цилиндром, да-да, с цилиндром? Разве что вы и на том свете ухитритесь носить свой видавший виды парик. — И Саго захихихал, вспомнив, что прозвище сэра Деринолы было Мертвец.

Ветер и тяжесть халата на плечиках наконец одержали победу. Хотя шляпная картонка и осталась на месте, дверцы шкафа медленно раскрылись, и в комнату вышел сам прославленный баронет, совершенно голый, лишь на груди его был бюстгальтер Дехайнвы. Саго почувствовал, что шокирован, и закричал, заглушая дождь:

— Что вам здесь нужно, сэр Деринола? Вы непристойны!

— Вы неправы, сэр, — Мертвец был помпезен. — Вы глубоко заблуждаетесь. Меня съедят черви — вот о чем надо думать.

— Я протестую, сэр Деринола. Неужели все председатели ведут себя так? И только подумать, когда-то вы были судьей!

— И не напоминайте! О, эти политиканы! Им нельзя доверять. Как они меня предали!

— Неужели?

— Молодые люди ничего не знают. Но ладно, ладно. Когда придет ваш черед управлять страной... Но не будем об этом. Не знаете ли, как меня будут хоронить? Вам, надеюсь, понятны мои чувства?

Саго был неумолим:

— Ступайте назад. По крайней мере наденьте что-нибудь. Прикройтесь.

— Что мне теперь одежда, молодой человек!

— Это верно, сэр Деринола, — Саго кивнул. — Одежда всегда для вас ничего не значила.

— Да. Я был верен моим принципам и не изменю им теперь. Не одежда делает человека. Вы не забыли, что этот мой афоризм газеты цитируют до сих пор?

Саго заткнул уши.

— Замолчите, сэр Деринола. Я все знаю на собственном опыте.

Мертвец укоризненно покачал головой.

— Разумеется, знаете. Я видел столько подобных вам, что не в силах упомнить, когда и кого я обидел. Но, надеюсь, теперь-то вы не в претензии. Я исполнял мой долг согласно моим путеводным звездам.

Не находя слов, Саго молчал.

— И кроме того, разве я вам не платил? Когда другая партия пришла к власти, меня выбросили на улицу. Я знаю, я сам подал в отставку — но что оставалось делать? Не ждать же, когда эти молодчики меня выставят! — И Мертвец засмеялся глухим смехом, который странно умиротворял пьяный желудок Саго. — Вы сами понимаете, что унизить благородного человека невозможно. Я баронет. Поэтому я и надел бюстгальтер.

Саго признался, что че видит связи между титулом и бюстгальтером.

— Для медалей, молодой человек. Для медалей. Вы же знаете, что, когда вам дают баронета, что-то цепляют на грудь. А титула у меня не отнять.

— Должен вас упрекнуть, сэр Деринола. Разве медаль не то же, что одежда?

— Ну-ну, молодой человек, не старайтесь поймать меня с помощью юридических заковык. Я знаю законы. Судьи, мои коллеги, всегда это признавали. Если бы только политиканы не сбили меня с пути...

— Я не о том, почтенный баронет. Я имею в виду вашу собственную философию. Разве парик сделал вас судьей?

Мертвец вздрогнул, и песчинки весело запрыгали по его слепым глазницам, очам правосудия.

Саго преследовал его деликатно и безжалостно:

— Следовательно, медаль делает вас баронетом?

Вместо того чтобы ответить, Мертвец стал подтягивать бюстгальтер выше, к подбородку, В этот момент он особенно соответствовал своему прозвищу, полученному за скорбно-торжественный взгляд, который он поверх очков устремлял выше подсудимого. Гроза судейской коллегии. Теперь голос его звучал на похоронный лад:

— Но у меня отняли все, все...

— Вы сами сделали выбор, — сказал Саго.

Внезапно, почувствовав присутствие постороннего, Мертвец встрепенулся.

— За нами наблюдают. — И он нырнул назад, в гардероб.

Дехайнва вошла в комнату.

— С кем это ты разговаривал?

— Я молился.

— А мне показалось, что ты с кем-то разговаривал.

— Может быть, сам с собой.

— Ты болен.

— Это точно. Болен от гардероба.

Она бросилась к шкафу и начала в нем рыться; капли дождя стекали с плаща на пол. Саго следил за ней, не понимая причины ее беспокойства. Неожиданно она притянула кровать к себе и склонилась над Саго. Напуганный, устрашенный, он выкрикнул:

— Не трогай меня!

Она перегнулась через него и взглянула в прогал между стеной и кроватью. Саго сжался в клубок.

— Что ты меня терроризируешь?

Она с силой двинула кровать к стене, и Саго вздрогнул от сотрясения.

— Ты убийца! Убийца!

Теперь она спокойно стояла над ним.

— Не сходить ли тебе к врачу?

— Я здоров. А ты уходи!

— Что ты кричишь? По-твоему, я собираюсь тебя убивать?

— А по-твоему? Ты все утро меня убивала. Сама посмотри на мои руки, посмотри. — И он поднял их.

— Они у тебя дрожат. А чего ты хочешь после попойки?

— Не в этом дело. Ты двигаешь кроватью о стену, ты суешь мою голову в двери, чтобы ее размозжить, ты пинаешь меня в живот деревянными башмаками... почему бы тебе просто не раскроить мне череп топором?

Он говорил с такой обидой, что Дехайнва подумала: «Мужчины совсем как дети. Всякая боль им кажется