Он стиснул зубы до хруста.

— Ты совсем юн, — говорила она, стоя перед ним на коленях с запрокинутой головой. Эгбо, забывшись, глядел на нее. В нем царила такая скорбь, такой страх за нее, что он спросил себя, а не любовь ли это. Но прошел миг, и она шутила, хотя лицо ее, как всегда, оставалось серьезным.

— Как у тебя колотится сердце. Не надо так волноваться.

Она коснулась его, и Эгбо почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. И он почувствовал себя в опасности и, чтобы спастись, спросил:

— Ты никого не любила?

— Тсс!

Сквозь стиснутые зубы дыхание с шумом вырывалось наружу, выгоняя слова, которые он был не в силах понять, слова, за которые он хотел ухватиться.

...я тот флюгер на аэродроме Варри, который летит по ветру и никнет к траве, когда ветра нет...

— Милый, о чем ты?

...Флюгер под ветром, который никнет к траве, когда ветра нет...

— О чем ты?

Мысль его проплывала над всей его жизнью, и он думал о том, что значит происходящее для прошлого и для будущего.

...Боже милостивый, пусть я не увижу света...

— О чем ты, милый?

...Ибо восторг грешен, а этот восторг погибелен. Деджиаде, Деджиаде, завтра я тебе расскажу, Деджиаде, какая простая жизнь у тебя, какая простая и мертвая.

...В невидимом глазу потоке лодка его пробирается сквозь высокий тростник и не тонет, о Боже, не тонет утлая лодка...

— Милый, скажи мне, о чем ты?

...и не гниет на отмели, наполненная водой... темная лодка плывет в низком тумане... да буду лежать я во тьме, рыдать во тьме...

Было чистейшим безумием ссориться с девушкой в это утро, но Саго впервые увидел ее шкаф: до этого он никогда не бывал в ее спальне, а все время ее препирательств с теткой и матерью просто проспал. Дехайнва спровадила их к автобусу и теперь устроила в комнате кавардак, торопливо одеваясь, чтобы поспеть на работу. Шум разбудил его, и его налитые кровью глаза уставились на две блестящие ручки ее гардероба.

— Ты это купила сама? — с трудом произнес он.

— Что?

— Гардероб. Ты купила его сама? — Он перекрикивал вновь начавшийся дождь; от напряжения раскалывалась голова, но он не желал униматься.

— Если ты решил, будто я у кого-то на содержании, ты заблуждаешься.

— Уж конечно не у меня.

— Тебе это не по карману.

— Нашла чем хвалиться.

— Послушай, я не спала всю ночь, а мне надо идти на работу, так что прибереги ругань к моему возвращению.

— Все женщины в этой проклятой стране так и напрашиваются на ругань.

Втискиваясь в тесное платье, она плясала, как пойманная рыба, но Саго не мог засмеяться, потому что or напряжения у него раскалывалась голова. Дехайнва взялась за ручку гардероба и, распахнув дверцу, скрылась из глаз Саго. Дверца остановилась перед его носом, и он вздрогнул от отвращения.

— Ты мне не ответила. Ты сама платила деньги за этот чудовищный гардероб?

— Вот именно. Приляг поудобнее и продолжай в том же духе.

Только теперь Саго вспомнил о ночных посетительницах. Медленно перед ним разворачивалась сцена, свидетелем и участником которой он был, пока мрак не сомкнулся вокруг него. Медленно возвращались подробности, и, трезвея, он думал о том, в какое положение он поставил Дехайнву. Он даже почувствовал себя виноватым и осторожно спросил:

— Кажется, это была твоя родня?

— Нет. Просто кровожадные ведьмы из родных мест. И какого черта ты разорался?

— Не знаю... понимаешь... правда... они меня так напугали. Особенно та, непристойно грудастая.

— Это моя мать. А теперь заткнись!

— Прости, я только хотел...

— Неважно, что ты хотел. — И вместо того, чтобы аккуратно напудриться, она с размаху хлопнула пуховкой по щекам. Пудра взлетела, забилась в прическу, густо осела на сером платье. — Видишь, что ты наделал?

— Я ничего не наделал, но если тебе полегчает, могу извиниться. — И вновь осторожно спросил: — Что, большой был скандал?

Она не ответила. Он потянулся к ней, но она отстранилась.

— Скажи, они сильно скандалили?

Она захлопнула дверцу гардероба, которая царапнула его по вытянутой руке. Ее изумил его ужас, и она замерла на полушаге:

— Что с тобой?

— Ничего. Твой проклятый гардероб.

— Да что тебе дался мой гардероб?

— Что! Что! Господи! Ты сама не видишь?

— Мне пора идти.

— Нет, погоди. Пока ты на работе, я вытащу его на улицу и сожгу.

— Валяй. На дожде он гореть не будет.

— Да масло с него так и капает! Но скажи правду. Он здесь не по твоей воле, правда? Это подарок тетки или бабки и ты боишься его выкинуть?

— Я сама его купила. — Он довел ее до белого каления. — И если он тебе не нравится, держи это при себе.

— Эта женщина слепа... Но осязание-то у тебя есть? Ты открываешь дверцу. Ты тысячу раз касалась его пальцами... Неужели тебе не противно дотрагиваться до ящерицы?

— Спасибо. Старая песня. Ты боишься, все забудут, что ты был в Америке и видел футуристическую мебель.

— Да дело не в стиле. Как ты можешь касаться рукой этой ручки?

— Ручки? Но это самое красивое в гардеробе.

— Твои чувства оледенели. Ужас! На кой черт тебе ручка из окаменевших цветов? Взгляни-ка на этот лоск! Ей-богу, меня сейчас вырвет.

— Еще бы, ты столько вчера выпил.

Она громко хлопнула дверью, мстя ему за навязчивое похмелье. Даже на втором этаже его возбужденный желудок почувствовал вибрацию автомобильного мотора. Только на этот раз все сошло благополучно: слишком уж сильно гипнотизировал его кошмарный шкаф.

Однажды в Сиэтле на повороте он вдруг увидел, как из-под колеса впереди идущей машины выскочил медленный камешек. Инстинктивно он втянул голову в плечи, но камешек легко прошел через ветровое стекло и ударил его в левый висок. Голова пошла трещинами, как ветровое стекло, он ждал, что она развалится. Однако череп не треснул. Только такое чувство, что голова отделилась от тела и кружится, кружится и ждет, когда же она развалится. Самым мучительным было как раз ожидание. Так человек ночью ждет, когда верхний сосед сбросит на пол второй ботинок. Он заснул и проснулся в канаве.

К горлу подступила тошнота, и Саго сжал кулаки... поворот мутной реки, по которой когда-то текло чистое виски...

— Я кончу, как начал, — пробормотал Саго. — На мели... Что касается гардероба, то он явно создан