– Так вот откуда твои птички прилетели, – сказал отец Смирнов. – Ну ладно, поставлю я тебя на работу. Поедешь ты к берегу моря, там есть шахта глубокая, так ты на ту шахту не поступай, а рядом есть завод – будешь ты там кузнецом.
– А винты там делают?
– Гвозди бьют.
– А как бьют? – спросил Сурнин.
– Молотом. Вот посмотри.
Отец Яков положил серебряную монету на стол; на правой стороне монеты был вычеканен паровой молот, на левой выбит был портрет Джона Вилькинсона – жесткое, как будто из чугуна отлитое, лицо.
– Так же, как король монету бьет, – с почтением сказал священник.
– И разную, – ответил Леонтьев и положил еще одну монету.
На монете была изображена цилиндросверлильная машина.
Сурнин схватился за монету.
– Это ведь вещь, Яша, – сказал он. – Ты знаешь, что здесь выбито? «Мои деньги».
– Вот видишь, Яша, ты гордишься, хвастаешь, – сказал священник, – а посмотри со вниманием, какое сейчас в Англии положение.
– Что ж, поеду, – сказал Яков. – Не могу я у Эгга жить, больше он со мной не целуется. А как посмотрит на меня – смеется.
– Вот что, Яков, – сказал Смирнов, – сослужи мне службу, если будешь в Эдинбурге – это там недалеко, – зайди там к одному человеку, к Сабакину Льву, о нем я тебе уже говорил. Он небось по русским соскучился.
– А дело какое к нему, батюшка, что вы его так помните?
– Подарил я ему шубное одеяло хорошее, из русских овчин, не то что совсем подарил – дешево продал. Пускай он мне его пришлет: сыро в Лондоне, ноги болят.
– Привезу, если отдаст, – сказал Леонтьев недовольно.
– А у тебя какое дело, Сурнин? Тоже место потерял?
– Нет, батюшка, я так пришел, по уважению. – Сурнин передал что-то завернутое в черный бумажный платок.
Отец Яков развернул платок, разгладил его на коленях, сложил аккуратно и положил в карман. Потом начал рассматривать подарок – это был кусок тяжелого ярко-лилового шелка.
Довольный, отец Смирнов спросил:
– Итальянский? Французский?
Сурнин ответил:
– Английский, батюшка, новой, машинной выработки, но посмотрите, какая доброта!
Отец Яков попробовал рукою доброту ткани и сказал:
– Разве подрясник парадный сделать?
С кофейником в руках вошла матушка, жена отца Якова. Она поставила аккуратно кофейник на стол, улыбнулась, взяла шелк, перекинула его через плечо, поддрапировала, подошла к желтоватому зеркалу в серебряной раме и начала рассматривать себя очень серьезно, крепко сжав губы.
Шелк действительно шел к рыжеватым волосам нестарой англичанки.
Матушка улыбнулась, свернула шелк, достала из сумки связку ключей, подошла к высокому комоду, открыла ящик, положила в него шелк и щелкнула замком.
– Аккуратно, – сказал Сурнин, развеселившись.
Отец Яков выбирал, на кого ему обидеться – на Сурнина или на жену, – но Леонтьев сумел замять неприятный разговор.
– И где же ты, Алеша, такие хорошие деньги зарабатываешь, что богатые подарки носишь?
– Подарки по дому, – сказал Сурнин.
– А все же, Алеша, где ты работаешь и какое ты в Англии ремесло перенял?
– Работаю я, Яша, дома и точу ружейные стволы для фабрики Нока.
– И зарабатываешь хорошо?
– Да, неплохо! Помнишь, Яша, когда мы были в Петербурге, ходил я на Васильевский остров, в Кунсткамеру?
– Помню. И меня звал. Дело ведь не в Кунсткамере! Ведь не этим же ты деньги зарабатываешь? Небось ты здесь какую-нибудь тайну узнал?
Сурнин рассердился.
– Хороший ты мастер, Яков, и из города хорошего, и сам истинный туляк, и рассказываешь хорошо, и рука у тебя верная, а пустой ты человек, и ничего ты в жизни не понимаешь. Хотел я тебе одно дело открыть, а теперь не открою!
– А почему не откроешь?
– Потому что ты пустой человек, Яша, ищешь рукавицы неизвестно где, а они у тебя за поясом!
– Не ссорьтесь, дети мои, – сказал отец Яков, постучав по столу.
Вошла хозяйка, принесла бутылку с вином, бутылку виски, кувшин горячей воды, посмотрела сердито на мужа, помня строгости английского обычая, по которому мужчины после обеда остаются пить без дам.
Отец Яков смотрел на жену торжествующе; она вздохнула, взяла со стола оба чугунных перстня, один надела на мизинец, другой на указательный палец и вышла, улыбаясь.
Отец Яков нахмурился.
– А я вот не женился, – сказал Сурнин.
– Так какая же у вас, дети мои, ко мне нужда? – спросил батюшка. – А мне, Яков, третьего кольца не надо.
– Я вам замки сделаю, батюшка, – сказал Леонтьев. – Замечательный нутряной замок, – стальной, на медных винтах, а ключ вам.
– А ты, Яша, не женишься? Тебе бы жениться хорошо, тебя бы жена к месту привинтила.
– Винтов не люблю, батюшка, я люблю холостую компанию.
– Все я хотел тебя спросить, Яша: почему у тебя руки с перепоя не дрожат и как ты эту миниатюрность делаешь?
– Для света ставлю я графин с водой, и от него такой зайчик на работе, а сам никакого стекла в глаз не беру: у нас глаз пристрелявшись, а чтобы руки не дрожали, я старый запой утром махонькой чаркой из графинчика поправляю, и получается в руках пронзительность. Эта птичка, батюшка, из перьев сделана. Есть такая дальняя птичка – колибри, и у нее берут самое мелкое перо. В продаже это копеечное дело, а я вяжу серебряной проволокой, и получается как финифть, и я уже Мэри подарил за ее ко мне доброту, и дяде ее принесу, да еще с поклоном.
– Женишься все же, значит?
– Что вы, батюшка! Она не нашей веры! Да меня уже Эгг уволил. Мне надо в дорогу собираться.
– Выпьемте, дети, – сказал отец Яков, – за то, что живем мы все-таки в этом самом городе Лондоне и видим разные диковинки, едим сытно, пьем пьяно и пируем без ссор.
– Я выпью, отец Яков, – сказал Леонтьев, – только вот Алеша начал меня задирать, а свое не договорил.
– Ах, Яша, бывают люди: им показывают – они не видят, их зовут – они не приходят. Не знают они, где надо удивляться. Ездят они за далекие моря, а своего не знают…
– Все, что мне надо, Алеша, – ответил Леонтьев, – я видел, и удивить меня нельзя. Поеду я по Англии, все посмотрю, а ты здесь сиди, и мы посмотрим, кто в конце концов кого перегонит. Посылайте меня, батюшка, куда хотите, не пропадет Яков.
– Оставайся, Яша, – сказал Сурнин, – я тебе дело найду.
– Хочу посмотреть, что здесь напридумали англичане.
– Вот говорят: немец обезьяну выдумал, и слонялась она без дела, а туляк к обезьяне хвост пришил, и пришла она в разум и стала иногда присаживаться.
– Я, Алеша, проживу без хвоста. Ты ко мне не приставай.
Глава семнадцатая,
