сечем!

– С оплатой когда?

– Как хочешь. Можешь с авансом, можно без.

До сих пор Михаил никогда не обманывал и не подводил Николая. И бесконвойник поэтому ему доверял, насколько можно доверять в месте, в котором не доверяют никому, даже самому себе.

– Держи половину, – Куль протянул Шатуну стопку денежных знаков, – Остальное по получении.

Бугор спрятал бабки не считая. Он тоже доверял бесконвойнику.

– А сейчас мне на часок в качалку. – сообщил Николай и направился к выходу.

– Чихнешь после?

– Не откажусь. Только послабже.

В качалке, небольшой узкой комнатушке, где хранились металлические прутки, болванки разных сплавов, уже находилось двое. Не обращая на них внимания, Куль разделся до пояса. Из снарядов осталась свободна лишь пудовая штанга. Немедленно завладев ей, Кулин начал тренировку.

Зеки, настороженно глядя на бесконвойника, продолжали тягать железо и неловко молчали. Чувствовалось, что приход Николая прервал какую-то беседу, не предназначенную для ушей постороннего.

Но уже минут через десять, когда Куль уже успел слегка вспотеть, а его мышцы размяться, соседи возобновили болтовню.

– Я и говорю, неспроста все это, – прерывисто, в такт маханию гантелями, доказывал один из зеков.

– Брось, – отмахивался другой. – Пустое. Гонят порожняки, кому не лень, а ты и лопухи растопырил.

– Да точняк! – возбужденно, но вполголоса, убеждал первый, – Мертвяки – они такие же люди, только мертвые. И вломить могут так, что сам окочуришься.

– Да откуда мертвякам на крыше взяться?

– У них что, ног нету? Дошли. А по стенам знаешь как они ползают? Как мухи.

– Ну ладно, а на хрен им того мужика мочить?

Николай едва сдержал усмешку, продолжая регулярно поднимать на грудь свой пуд. Зеки явно обсуждали утреннее убийство.

– Так он к ним на сходняк вломился. А они все шуганые, если кто их днем обнаружит – должен осиновый кол в грудь вбить. Тогда мертвяк и рассыплется. А он, сдуру, ночью полез. Вот его за жопу и взяли.

– Так что, они по ночам и в секциях шоркаются?

– А то как же! Им чего надо? Жизненную силу. Выползет такой из стены, руку холодную на лоб кому положит, и отсасывает. А потом мужик ходит сам не свой. Все у него ломит, из рук все падает.

А еще они нашего брата гипнотизируют и к себе водят! Похавать, значит, тем кто сам ходить не может.

– Ну ты и загнул! Сам что ли видел?

– А, может, и видел!

– Да гонишь ты все!

– Да на пидораса побожусь! В натуре видел.

– И чего ты видел? – ехидно полюбопытствовал недоверчивый зек.

– А то и видел. Сплю, значит, вдруг – шаги. Тихие-тихие. Глаза потихоньку открываю, так, чтоб незаметно было, вижу, идет по секции баба. Вся в белом, сама прозрачная, а лицо синее такое. Мертвячка, значит.

Идет она так, словно плывет прямо по воздуху, и подходит к одному из мужиков. Кладет ему руку на лоб а тот, как есть, поднимается и идет за ней. А потом, с утра он весь такой бледный был, как смерть. Я его спрашиваю: «Чего ночью было, помнишь?» А он: «Кошмары какие-то…»

– А не приснилась тебе вся эта бодяга? Бабы, привидения…

– Да чтоб мне век воли не видать! Ты мне не веришь?!

– А иди ты в мать, со своими гонками!

Такого отношения к правдивой истории зек не потерпел и, сжимая гантели, направился к оскорбившему. Николаю не хотелось присутствовать при очередной разборке и он выронил из рук штангу. Та загремела, покатившись по полу и звонко ударилась о бронзовый брусок. Зеки вспомнили о третьем, разом посмотрели в сторону Куля и, пока тот шел за снарядом, зек, рассказывавший про свои видения, прошипел:

– Я с тобой в отряде погутарю!..

Позанимавшись в тишине еще минут пять, Николай бросил это занятие, сполоснулся в душевой на втором этаже и спустился к Шатуну уже посвежевший, хотя и усталый. Прихлебывая горячий чай с плавающими по его поверхности бревнами, Куль мыслями возвращался к разговору в качалке. Мертвяки, бабы… Придумают же такое! И, что странно, многие же верят!

Вообще, в местах лишения свободы человек совершенно иначе начинал относиться к вере и религии. Кулин давно приметил это явление, но принимал его как должное, не задумываясь о причинах. Но, в любом случае, было странно как какой-нибудь бывший атеист, попав в зону, истово крестился при каждом удобном случае. Активизация религиозности выражалась и в наколках. Так, многие наносили на кожу разного рода