– Ты спрашиваешь, может ли самурай иметь сознание Будды? Много лет тому назад у великого китайского учителя религии Дзен Е-шу спросили, может ли собака иметь сознание Будды. Как ты думаешь, каков был ответ?

Саметомо не мог сразу ответить. Вопросы Ейзена, которые никогда не содержали лжи, всегда имели неожиданные ответы. Но сейчас Саметомо хотел, чтобы Ейзен сам дал правильный ответ на этот вопрос. Он перебрал несколько возможных ответов и в конце концов решился. Вероятно, самым правильным будет самый очевидный ответ.

– Каждое существо имеет сознание Будды, сенсей. Поэтому оно есть и у собаки.

Ейзен рассмеялся.

– А Е-шу ответил: «Му». Нет. Как ты думаешь, почему он сказал «нет»?

Саметомо почувствовал раздражение. Он только что задал Ейзену вопрос, от которого зависит вся его будущая жизнь, вопрос о крови и плоти, а Ейзен в ответ принялся играть словами. Ну хорошо же, Саметомо тоже умеет играть словами.

– Кватц! – выкрикнул он. Он брякнулся на задницу и ухмыльнулся лысому монаху. Теперь ему стало намного лучше.

Ейзен тоже засмеялся.

– Что это за «кватц»? Ты рычишь, как лев? А не сожрет ли твой лев собачку Е-шу? Тогда будь львом и постарайся встретить монголов львиным рыком, львиными клыками и когтями!

Теперь Саметомо все стало ясно. «Я должен быть тем, кто я есть. Если я лев – я должен есть мясо!» Он почувствовал громадное облегчение и удовлетворение оттого, что разрешил свою задачу.

– Однако! – Ейзен поднял вверх палец. У Саметомо упало сердце. Когда учишься у Ейзена, ни одна проблема не решается до конца. Один слой снимается, как луковая кожура, а под ним обнаруживается тотчас же другой.

– Что, сенсей? – вздохнул он.

– Если вы на самом деле сейчас обрели познание, Саметомо-сан, то вы сможете ответить мне, почему Е-шу сказал, что у собаки нет сознания Будды? Как только у вас выберется подходящий момент, подумайте над этим «нет» Е-шу. Что означает для вас это его «нет»? Постарайтесь всегда держать в уме это его «нет». Любите «нет». Станьте этим «нет». Когда вы поймете, почему Е-шу сказал, что у собаки – или у льва – нет сознания Будды, вам станет яснее, что делать в жизни.

Чувство облегчения прошло. Ейзен ненадолго дал ему его, а затем забрал обратно. Сбитый с толку, с чувством тяжести и собственной неуклюжести, Саметомо прижался лбом к мату, прощаясь с Ейзеном. Его вооруженная охрана щёлкнула каблуками в знак внимания, монахи поклонились, но Саметомо в расстроенных чувствах не заметил их. Монах подал ему лошадь, и он, не замечая, что делает, забрался в седло. Будучи глубоко обескураженным, он отправился вниз по горной тропке к замку, в Камакуру. Затем вскоре ему пришло на ум, что в тот день, когда он ездил к Ейзену, он чувствовал страх. Теперь же он был поставлен в тупик. Это было улучшением. Нет. Нет. Нет. Что же значило у Е-шу это «нет»?

Едва сегун Саметомо, его семья и его полководцы прибыли в Хакату, дозорные доложили о парусниках большого флота в Киуши. Мунетоки созвал командиров на восходе через шесть дней Пятого месяца после полнолуния. Перед лагерем в Нагасаки, самом северном из трёх городов вокруг бухты, на берегу был построен шатер. Более трёхсот самураев самого высокого ранга в полном боевом облачении сидели перед ним. Эти люди были руководителями оборонных сил. Под шатром Мунетоки, Саметомо и Миура Цумиоши встречались с командующими. Дзебу, у которого не было официального звания, сидел в первом ряду воинов, лицом к шатру.

Разведчики доложили, что часть вражеского флота направляется к берегу у Хонсю, но руководители тотчас же согласились с мнением, что это является диверсией и что основная часть монголов высадится здесь, в бухте Хаката. Саметомо, в мундире с белыми галунами, выступил с короткой речью, после которой офицеры низко поклонились своему сегуну и приветствовали его возгласами одобрения. Мунетоки говорил ещё короче, в приземленном провинциальном духе, обещая наградить всех, в особенности же тех, которые отличатся в сражении. Дзебу устремил свой взгляд далеко за головы военных, к далёкой серой полоске, туда, где море смыкается с небом, понимая, что именно там не сегодня-завтра появятся первые вражеские корабли.

Внезапно на плотно утоптанном береговом песке и перед шатром появилась конная повозка в окружении всадников в полном походном снаряжении, под знаменами Муратомо и Шимы. Стражники подошли к задней дверце повозки и установили под ней маленькую лесенку.

Из повозки вышла Танико. Первое впечатление от неё было ошеломляющим. Солнце уже поднялось над холмами за заливом, и в солнечном свете раннего утра засверкал её головной убор из кружевного золота, убранный драгоценными камнями, жемчугом и кораллами. На ней были золотые ожерелья и вышитая бледно-лиловая верхняя накидка. Она несла большой складной веер, сделанный из тонких пластинок гравированной слоновой кости. Дзебу, проведший с ней часть ночи, был удивлён, как и все, её появлением. Она отправила его от себя в час Быка без всякого объяснения. Значит, она должна была посвятить остаток ночи одеванию для этого случая. Она и намеком не дала понять ни Дзебу, ни Мунетоки, ни Саметомо, судя по их ошеломлённым лицам, что она задумала. Дзебу хотел бы, чтобы Моко смог сейчас быть здесь, чтобы увидеть Танико в ее сегодняшнем великолепии, но тот был на море, на разведывательном корабле, наблюдал за флотом Великого Хана.

С достоинством и величием, удивительным для такой маленькой женщины, она взошла на помост под шатром. Высокие господа невольно потеснились и освободили для нее место, и она села между Саметомо и Мунетоки. Дзебу услышал вокруг себя пробежавший между коленопреклоненными рядами шёпот: «Ама- сёгун». Один за другим самураи с благоговением склонялись перед ней, касаясь руками и лбом песка. Теперь Дзебу понял, зачем Танико пришла сюда. В этот тревожный день перед сражением здесь собрались военные, чтобы посоветоваться, как дать отпор врагу. Её присутствие подняло это собрание до уровня церемонии, а шатёр стал местом поклонения святыне. Однако далеко не все оказались довольными.

– Моя госпожа, вам не подобает присутствовать здесь без щита или ширмы, в собрании мужчин, – проворчал Мунетоки. – Подумайте о своей репутации!

Он старался говорить тихо, но его голос, закалённый на военном плацу, неумолимо доносился до первых рядов самураев.

– Сегодня на карту поставлено нечто значительно большее, чем моя репутация, господин регент, –