возьми да крикни: «Не трожь, ходу мешаешь!» Машенька и отпустила. И под воду прямо ушла.

Я в то время на пожне косил. Услышал крик, бросился к реке и в воду. Многие с берега прыгали — Машеньку искать.

Нашли ее часа через два, принялись откачивать, да бесполезно — у ней только капельки крови изо рта и хлебные крошки пошли… «Не мучьте дитё!» — заплакал и понес ее» Мать без сознания упала…

Входит жена.

Потап Иванович вздыхает. Наступает тягостное молчание. Я пытаюсь отвлечь его, поднимаю с пола выкроенные из телячьей кожи голенища, спрашиваю:

— Сапоги шьете?

— Мастерю. Работы без спешки — на три дня. А за шитье — четыре рубля плата. Демьян Аверьянов кожу принес, ему и тачаю…

Я невольно вздрогнул, снова услышав это имя, а у матери дрогнули плечи, и она вышла в соседнюю комнату.

Я был приглашен на праздник к директору школы. Гостей собралось человек десять. Стол заставлен в изобилии той здоровой едой, которую в городах называют «деревенской», — в глубоких тарелках вареные яйца, яичница, картошка со свининой, картофельный пирог…

Уже выпили гости по второй, а хозяйка все не садилась за стол. Средних лег, невысокая, очень живая, она подавала чистые тарелки, бегала на кухню, что-то несла, что-то убирала.

— Садитесь, Ольга Ивановна, — просили гости, но она лишь улыбалась сердечно и снова устремлялась к плите или с той же милой улыбкой подкладывала гостям в тарелки.

— Садитесь, Ольга Ивановна!

Она улыбалась, но не садилась, — и вот уже дымящаяся уха красуется на столе.

Но когда гости запели песни, она, словно позабыв о своих хозяйских делах, села и тоже запела, мягко и неожиданно звонким голосом.

Гости пели, как говорится, «во всю силу», не жалеючи легких, а она выводила песню легко, вкладывая в нее какой то трепет и искренность. И получалось само собой, что наши голоса притихали и последние слова песни она пела одна, волнуя всех.

Потом она спохватывалась и уходила на кухню, а мы кричали ей вслед:

— Ольга Ивановна, садитесь!

…На следующий день я припоминал подробности праздника и все думал, какая хорошая и простая женщина Ольга Ивановна.

Но потом поймал себя на том, что ведь я с ней даже словом не перемолвился и сама она почти ничего не сказала, а только хозяйничала, улыбалась нам да еще пела…

Человек в космосе. Да не просто в космосе, а выходит из ракеты и возвращается в нее.

Событие фантастическое, и весь день торжественно гремит музыка, произносятся речи.

И все-таки чего-то мне не хватает. Чего? Я и сам не могу точно сказать.

Захожу днем к председателю домой. Его жена, добрая и ласковая женщина, встречает радушно, приглашает к столу.

И вдруг она расплывается в улыбке:

— А у меня сегодня два праздника — Леша четверть без троек окончил и наши космонавты приземлились.

И она так просто и естественно объединила эти два события своей жизни, что событие великое, космическое сразу стало каким-то домашним, человечным, приобрело черты, которых, наверное, мне в нем и недоставало.

Впервые я увидел его на литературном вечере в лодейнопольском Доме культуры.

Это был невысокий паренек, круглолицый, сероглазый, с резкими чертами лица. Но не своей внешностью он привлек меня, а тем, как сидел. Он сидел, наклоня голову, чуть подавшись вперед, морща лоб, словно не на вечере лирической поэзии, а на серьезном докладе.

В перерыве нас познакомили.

— Роберт Деревягин, секретарь райкома комсомола.

После этой встречи мы не раз виделись с ним. Однажды он зашел ко мне в гостиницу.

— Хотите, я ваши стихи почитаю, — сказал он через некоторое время.

Мне было лестно.

— Конечно, — ответил я.

Он прочел наизусть одно, второе…

— У вас есть моя книга?

— Нет… Я ваши стихи на вечере слышал.

— Не хотите ли сказать, что запомнили их с голоса?

— Да.

Мне оставалось только развести руками.

В школьные годы пришла Роберту мысль грандиозная и наивная — перечитать всю мировую литературу и усвоить ее. Он стал тренировать память — каждый день учил по странице прозы. И развил свою память феноменально.

Роберту всего двадцать три года, а должность у него ответственная, и справляется он с ней как-то весело и умно.

У нас в деревне Надпорожье должна была праздноваться комсомольско-молодежная свадьба. Я позвонил в Лодейное Поле и пригласил Деревягина.

Роберт приехал под вечер, после работы, отмахав на райкомовском «газике» девяносто километров.

…Он бежал по сугробам, прорываясь со всеми к невестиному дому, чтобы, по местному обычаю, украсть ее.

…Он платил выкуп, когда перед санями молодых на дороге разложили костры и не пропускали свадебный поезд.

…Он весь вечер играл на баяне, плясал, произносил речи, смеялся.

А наутро в райкоме говорил товарищам:

— Писать трудно. Руки одеревенели — весь вечер на баяне играл.

Меня привлекала в нем неуемная жажда жизни. Помню, как двое суток просидел он в одном колхозе, пока не был собран кворум и не провели собрания.

Ему говорили:

— Давайте начинать. Всего трех человек недостает.

— Подождем, пока явятся, — с железным упорством повторял Роберт.

А совсем недавно он пришел ко мне и положил на стол пачку стихов, своих собственных.

Они выглядели не очень умелыми, но, пронизанные строгостью и сердечной чистотой, составляли как бы часть самого Роберта.