Кандидатуры уполномоченных уже давно обсудили в «кулуарах», но Алена вдруг подумала: «А если есть лучше?» — и про себя прикинула еще раз. Женька, может быть, самый талантливый, но дурной. Вчера-то! Съел борщ, биточки, макароны с сыром, творожники, принялся за кисель и вдруг так тоскливо:

— Ем совершенно без аппетита.

Дурной! Страдает, потому что не влюблен. А хвать в Москве влюбился скоропостижно и… отпадает! Николай, само собой, тоже. У Сергея все-таки нет чутья ни на людей, ни на таланты. Миша от Марининой ревности и пеленок совсем ошалел. Валерий, как омут, — ничего не поймешь… Зинка мается, вянет. Эх, послать бы Агнию с Олегом! У нее чутье собачье, а на Олега теперь можно положиться как угодно — раньше мальчишка: «пых-пых» — и выдохся, а сейчас — такой выдержанный и… сила. Был самый близкий после Лильки, с ним хорошо дружить. Почему так получилось: в общем все свои, друзья, а всё не то, что прежде? Только Агния… А уедет она…

Все встали. Алена оглянулась: Анна Григорьевна вошла в аудиторию.

— Продолжайте, у вас еще полчаса. — Соколова села в стороне у колонны. — Отдышусь после комиссии.

Алена вполуха слушала, как Олег предложил послать в Москву Огнева — ему все равно нужно в Цека комсомола — и Глашу: она наиболее объективна, и к тому же у нее тетушка на Палихе — можно остановиться. Все подняли руки, подняла и Алена — так и должно быть. Неспокойное лицо у Анны Григорьевны, и губы темные. Глаша говорит: это значит — сердце плохо работает. Черт бы побрал эту комиссию! Вообще-то малоприятное дело.

— Мы закруглились, Анна Григорьевна, — сказал Саша. — Открыть форточку, выйти покурить и обставить сцену — да?

В аудитории стало тихо. Коля Якушев сел перед Соколовой.

— Вы считаете, справедливо, Анна Григорьевна, что Володю не принимают в театр?

— А вы как считаете?

Коля морщил гладкий лобик, в телячьих глазах пробивалось что-то близкое к мысли.

— Он, знаете, сказал: «Человек — продукт среды». Вообще-то четыре же года вместе.

— А вместе ли с товарищами живет Володя? Человек не только продукт среды, но и творец среды. А сделал Володя что-нибудь для курса, для будущего театра? Как вам кажется?

Коля, как испуганный теленок, отворачивал голову, искоса поглядывал на Соколову.

— Значит, он… что же… плохой человек?

— Что такое плохой и что такое хороший человек? Как вы определяете, Коля?

На Колином лице изобразились такие муки. Алена чуть не прыснула. На цыпочках перебежала аудиторию и села возле Анны Григорьевны. Подошли Тамара и Сергей. Коля морщил лоб, хмурился, раздувал ноздри, всячески «хлопотал лицом» (он ведь считает себя великим мыслителем!), наконец сказал категорически:

— Вообще-то невозможно определить, Анна Григорьевна.

Соколова с подзадором посмотрела на Алену, Тамару, Сережу.

— Помогайте.

Алена замотала головой: не могу! Сергей начал осторожно, обстоятельно:

— Мы говорим: человек должен приносить пользу окружающим. Значит, кто приносит пользу…

— Вот простенько! — ворвалась Алена. — Да любой хороший специалист, добросовестный работник…

— Дай кончить! Кто приносит, кто хочет приносить…

— Но не приносит.

Сергей убил Алену взглядом:

— Хочет приносить и приносит пользу окружающим. Поняла?

— И может притом сживать со свету товарища по работе, мать, жену или мужа, — вставила Тамара.

— И может быть жадобой, комбинатором и тэ дэ и тэ пэ, приносить вреда больше, чем пользы.

— Да нет же!

— А я говорю — да! Старо, милый: оценка только по «деловым» качествам, а не по человеческим. Понимаешь: человеческим!

— Да я вовсе…

— О чем шумите вы?

Рудный, Агния, Саша, Олег, Зинка с Валерием вошли в аудиторию.

— Определите, Константин Павлович, что такое хороший человек?

— Хо-ро-ший че-ло-век? Хо, вопросик! Это вы загнули, дорогой шеф?

В глазах Соколовой веселились черти:

— Мы с Колей вместе.

— Бесконечно в природе разнообразие как хорошего, так и плохого, — отшутился Рудный.

— Ой, Константин Палыч!

— В кустики?

— Позор!

Саша вонзился взглядом в Рудного.

— Есть же какие-то критерии? Должны быть.

— А ты определи. С цитатами из Бэкона, Дидро, Маркса и Чернышевского.

За что они с Олегом невзлюбили друг друга?

— Могу и без цитат.

Прежде Сашки Женя сообщил великое открытие:

— Человек, не знающий дурных побуждений! Вот наша Агния…

— Дурак! Простите!.. — Агния даже взвизгнула. — Что я — кукла?

Вступились за нее Олег и Глаша:

— Только истукан не знает дурных побуждений!

— Думающая машина? Или ангел божий?

Соколова рассмеялась.

— Вот она, загвоздочка, Женя! Моя внучка впервые увидела Уланову и сказала: «Ей легко, конечно, — гений». Смешно? Мы с вами знаем, сколько труда за этой легкостью. Танцевать, как Уланова, будет только Уланова, но вообще танцевать может выучиться каждый. Любить людей, развить в себе человечность тоже может каждый. Один — больше, другой — меньше. Звать к освоению этой нелегкой профессии человека на земле, увлекать ею каждого и есть наше с вами дело. Вспомните-ка Сашину любимую цитату о «естественной атмосфере человека».

Помолчали. Рудный тихо сел рядом с Соколовой.

— Так що ж воно такэ: хороший человек? Пусть каждый определит по-своему — можно, дорогой шеф? — Он повернулся к Саше. — Ваше слово, товарищ маузер.

Саша ответил четко:

— Честный, бескорыстный, отзывчивый, деятельный.

— Рационализм, хоть и без цитат.

Глаша поежилась:

— Дли-инно.

Может быть. А чего-то не хватает…

— Чувства я в твоем определении не чувствую, — сказала Зина. — Прямолинейность какая-то…

— Скажите полнее, точнее, — зацепил ее Рудный.

И Зина ринулась, как в ледяную воду:

— Тот, кто способен любить.

Пауза. Потом почти одновременно:

— Не критерий.

— Бывает любовь, от которой сбежишь или повесишься.

— Негодяй, мещанин тоже, случается, здорово любит.