поёжился, словно от холода: — Сколько же там народищу!

Вот он наступил, первый концерт, первая встреча с настоящими зрителями. Зрители уже здесь, совсем близко, через несколько минут займут места…

Гул вокруг заглушал голоса Глаши и ребят. Уже совсем готовые, в гриме и костюмах, они ушли на «сцену» проверить реквизит, выходы. Начиналась программа с чеховского «Предложения».

Первое выступление… Алёна мечтала о нем ещё с Лилей, думала всю дорогу в поезде и сегодня, в кузове трехтонки, доставившей их из города в МТС.

С утра под обжигающим степным солнцем, на жарком ветру у Алёны стыли от волнения руки. Внимание раздваивалось. Она всё видела, слышала, участвовала в разговорах, но при этом тревожно вспоминала свои внутренние монологи, «киноленты» видений, созданные для роли Галины, повторяла отрывок из «Хождения по мукам» и стихи. Она старалась, чтоб впечатления реальной жизни не мешали работе, чтоб они шли по поверхности сознания, ведь удавалось же ей прежде сосредоточиться и работать в троллейбусе, на улице, в столовке — при любом шуме и сутолоке. А сейчас ничего не выходило — всё отвлекало: степной простор и «ленточный бор», каких, оказывается, больше нигде на земле и нет, солнце, солнце на синем по-южному, а не на голубом северном небе. А люди? И Алёне пришлось оставить попытки заниматься ролью. «Ничего, успею, — утешала она себя. — Здесь всё интересно, всё пригодится в будущем». Но тревога за первое выступление нет-нет да и охватывала ознобом.

Степная МТС расположилась на невысоком холме, похожем на горбушку хлеба. Одна сторона обрывалась круто, по пологим склонам сбегали тропинки и автомобильная дорога. Вдоль пологого склона выстроились в два ряда жилые домики — все одинаковые, белые, как на Украине, под красными крышами. И даже подсолнухи, как на Украине, желтели перед хатами. Только вместо пышных садочков лишь три-четыре молоденьких деревца покачивались в палисадниках. Над обрывом вытянулись большие сараеобразные постройки — мастерские МТС. Возле одного из сараев и остановился их грузовик.

— Милости прошу до нас, гости дорогие! — В широких, как ворота, дверях мастерской появился сутуловатый пожилой человек в выгоревшей тюбетейке, светлой рубашке и заправленном в сапоги безрукавном комбинезоне.

— Сходи, Сашко, за Данилой, — сказал он шоферу и, улыбаясь, оглядывая артистов с веселым интересом, приглашал: — Сгружайтесь, сгружайтесь. Всё сейчас вам будет. Помоетесь, пообедаете, отдохнёте. Всё будет. Познакомимся давайте, я уже старожил здесь, начальник цеха Гуменюк Иван Николаевич. У нас эмтээс старинная, только вот расширяемся для целины. Люди новые к нам приехали… А вот знакомьтесь: это наш Данила, по прозванию «универсал»… Потому что он какую хочешь работу зараз за глотку хватает — такой ко всему талант…

Данила-«универсал», глядя в землю, сказал простуженным басом:

— Артистического таланта нет. — Приподнял кепку, из-под которой рассыпался по лбу черный чуб. — Здравствуйте. Кто ж у вас тут главный?

Он ушел с Мишей осматривать помещение для концерта. Алёна глядела ему вслед: «Вот ничего не сделал человек, ничего не сказал особенного, и некрасивый, а какой-то…»

— Занятный парень, — будто продолжая её мысль, заметил Олег. — Обаяние какое-то…

Шефство над девушками приняла жена Гуменюка Оксана Петровна, моложавая разговорчивая украинка — шеф-повар местной столовой. Ребята умылись, переоделись, девушки тут же простирнули свою летнюю амуницию.

— За полчаса просохнет, — приговаривала Оксана Петровна. — Солнышко у нас в краю доброе. Я сама с-под Переяслава, в войну с тремя малыми сюда заехала — муж на фронте был. Все мне чужое показалось. А как солнышко весной припекло… Через это солнце мы и остались. Вешайте, вешайте так прямо на перильце. И зараз обедать.

В столовой стены, клеёнки на столах и даже косынки у официанток были нежно-голубого цвета.

— Ехали на целину, а попали на небеса, — сострил Женя.

Алёне обед понравился: и молочный пшенный суп, и гуляш с пшенной кашей. её даже не задело, что Джек торжествующе бросил:

— Начинается «пшенная эпопея»!

Чем ближе к началу концерта, тем сильнеё разбирала её тревога: надо, обязательно надо все проверить, не клочьями, а подряд, целиком. Только бы не растерять, не расплескать то, что добыто нечеловеческим напряжением в самые тяжелые дни… Алёне всё больше хотелось остаться одной хоть на какое-то время. Вместе с Зиной они перегладили все концертные костюмы, потом заглянули в мастерские, где Миша, Олег и Женя с Данилой-«универсалом» и ещё какими-то парнями устанавливали грузовики — готовили «сцену».

— Пойдем побродим, — предложила Алёна, надеясь, что Зина, разморенная жарой, откажется, и тогда можно будет уйти одной.

— Пойдём, — охотно согласилась Зина. — В рощу.

В небольшой роще, по-местному в колке, под тенью берёз у пышно цветущего шиповника Глаша с Маринкой обмахивались веточками от комаров. За колком невдалеке, как голубое стекло среди степи, лежало круглое озерко. Разморенным жарой девушкам расхотелось тащиться по открытому полю под солнцем, и Алёна с радостью пошла одна.

Сколько ни напрягала Алёна зрение, она не могла различить в дрожащем от зноя воздухе, где сходились необъятное небо и необъятная земля. Горячий ветер шумел в ушах, трепал волосы и платье, обжигал тело. По обе стороны тропинки, ведущей к озеру, сохла свежескошенная трава. Душистый воздух казался вязким. Она взяла пучок привядшей травы и поднесла к лицу. Пахнуло мёдом.

Узкие дощатые мостки обрывались над чистой от осоки, прозрачной, зеленоватой вблизи водой. Алёна оглянулась — никого, скинула платье и вытянулась на горячих досках. Вот оно — настоящее солнце. Она словно купалась, подставляя тело обливающему жару. Вода дышала свежестью, трава пахла так горько, остро, нежно — ох, до чего хорошо! А ветер-то, ветер как вольно гуляет! А небо какое синее, густое…

Но разве за этим она сюда пришла? С ума спятила — распустилась, разлеглась, а уже так мало времени осталось! Алёна свесила в воду руки, смочила их до плеч, обрызгала лицо, надела платье и принялась за работу.

Не давая себе отвлечься, она от начала до конца прогнала сцены Галины, потом отрывок из «Хождения по мукам» и стихи. Она успокоилась, когда ощутила уже знакомую душевную лёгкость и силу, похожую на состояние после хорошей разминки: послушны все мышцы, и кажется, всё можешь. Лиля называла это ощущением «боевой готовности». Лиля… Откуда было у неё равнодушие к удачам — неудачам, успеху — провалу? Она ведь вовсе не страдала самоуверенностью. Но когда, бывало, перед экзаменами все тряслись от страха, она, словно бы с недоумением, спрашивала: «Разве это отразится на международном положении?» Конечно, Лилька любила подразнить. Как много ещё надо думать, чтобы понять её!

Алёна услышала позади голоса: будто в золотистом дыму, плыли от колка к озеру темные фигурки. Они приближались, перекликаясь и смеясь. Алёна поднялась и пошла к берегу, чтоб не мешать, не путаться на узких мостках, и ступила на землю, когда самые быстроногие девчата уже подбежали к доскам.

— Здравствуйте, — сказала она, вдруг оробев.

— Здравствуйте, здравствуйте.

Девушки здоровались, с добродушным любопытством разглядывали её. Алёна почему-то почувствовала себя среди этих веселых ровесниц неловкой, скованной, как бывало на первых уроках актёрского мастерства. «Вот таким же дубьем и выйду вечером на сцену», — подумала она с тоской. И чтоб как-нибудь разрушить ощущение скованности, спросила:

— Кончили работу?

— Сегодня ради вашего концерта у нас полторы смены, а то по две вкалываем, — похвастала тоненькая девушка со светлой гривой перманентных кудрей.

— К уборочной технику готовим, — объяснила другая, черноглазая и круглолицая, в туго повязанной пестрой косынке.

— А вы уже отдохнули? Может, искупаетесь с нами? — дружелюбно спросила девушка постарше, рослая, с серьезными тёмно-синими глазами.

«Отдохнула? — с обидой подумала Алёна. — Ну, конечно, считают, что у нас работа лёгкая».