вы же знаете… И муж… и сын… Простите, не буду больше. Спасибо, друг вы мой золотой. Устала, будто камни ворочала. Если завтра утром не рассыплются мои ребятки, вечером оставлю одних репетировать. Внуки на даче брошены. Анюта звонила сегодня: «Не волнуйся, бабуля, у нас порядок: с хозяйкой полное взаимопонимание».
— Анюта уж большая, — с легким смехом заметила тетя Лиза, — и самостоятельная она у вас.
— А всё-таки беспокойно.
— И Павлуша не озорник…
Неслышными шагами, лепясь по стене, Алёна торопливо покинула коридорчик.
Наутро начинать сцену было почти так же трудно, как накануне вечером. И Анна Григорьевна не уехала к внукам ни на другой, ни на третий день…
— Ребятишечки, чай пить! — позвала Зина. — Пошли скорее чайку горяченького!
Посредине купе, как мост, перекинутый с одного сиденья на другое, стоял большой Глашин чемодан. Выкладывали на него свои продовольственные припасы. Не было только Маринки с Мишей.
— А семейная ячейка сепаратно? — спросила Алёна.
— Прекрасная Елена, не будь идеалистом, — провозгласил Джек. — Потомки чеховской Наташи, к сожалению, произрастают и в наше время.
— К сожалению, и Солёные произрастают; — заметила Глаша, — без удобрений и без подкормки.
— Ну, подкормки-то хватает, — растерянно возразил Женя, следивший, как она аккуратно разворачивала плавленые сырки.
У Жени все получалось с каким-то неожиданным подтекстом, и все рассмеялись.
— Да нет! Да я же — про волны разных длиннот…
— Поняли, поняли!
— Подкармливайся-ка лучше сыром!
Чай пили долго. В тесноте Глаша облила Джека чаем, Женя по ошибке съел Зинин бутерброд, исчез Глашин сахар — оказалось, что на нем сидит Олег. Пожилая проводница то и дело останавливалась возле их купе, охотно наливала им чай. С любопытством косились на них проходившие по коридору пассажиры.
«Вот и без Лили едем, — подумала Алёна с горечью. — А всего две недели прошло. Затихнет ли когда-нибудь горькое чувство потери? Как много ещё надо понять!..»
— До чего же меня, братцы, эта самая целина привлекает, — хозяйственно убирая оставшуюся еду, заговорила Глаша. — И вообще Сибирь…
— Всё могу рассказать в деталях, — прервал её Джек. — Будем ходить всё время грязные, жрать пшено без масла и спать вповалку, на соломе… с блохами.
— Ой, засохни! — застонала Зина.
Олег взмахнул перед носом Джека:
— Привет от чеховской Наташи на короткой волне!
— И чего ж ты тогда поехал? — дожёвывая бутерброд, недоуменно спросил Женя.
— Образ мышления у вас… — Джек повертел пальцем у виска и перешёл в нападение. — Да мой, извините за выражение, патриотический порыв куда ценнее. Вы же на всё через розовые очки глядите: «Ах, целина!» А я знаю трудности…
— Врёшь! — оборвала Алёна, отстраняясь от него: она вдруг сообразила, почему Джек так ретиво добивался, чтоб его включили в бригаду, с удивительной покладистостью соглашался на любую роль, и её разбирала злость. — Твой патриотизм — на коммерческой подкладке. У тебя же родители, драгоценный мой, — агрономы со сказочной алтайской целины! Бесплатная дорога к родным — раз! — Она загнула палец. — Суточные — два! — загнула второй. — Зарабатывание авторитета на «общественном поприще» — три!
— А сама-то ведь тоже за шапкой едешь! — попробовал отшутиться Джек, но Алёна не дала ему:
— Нечего, нечего выкручиваться. Я тебя давно расшифровала!
Она вспомнила, как на собрании, когда обсуждался состав целинной бригады, Соколова задала Джеку вопрос, которого никому другому не задавала:
— Вы, Яша (она никогда не называла его Джеком!), понимаете, что это не увеселительная прогулка и даже не туристский поход?
Он ответил обиженно и даже чуть возмущенно:
— Я же, Анна Григорьевна, те места знаю. Сознательнее других иду на трудности.
Соколова чуть-чуть усмехнулась:
— Ну, хорошо, коли так.
— Имей в виду, — продолжала Алёна, — будешь злопыхать — отправим тебя к папе с мамой!
— «Точно», «железно», «колоссально», — выпалил Олег любимые словечки «Джекей-клуба».
— Полжизни отдал бы за то, чтобы посмотреть, как бы вы без меня обошлись! — зло и весело воскликнул Джек. — Ахова можешь играть, конечно, ты, прекрасная… — он обнял Алёну.
Она больно ударила его по руке.
Спать улеглись поздно. Уже давно затихли внизу Глаша и Зина. Олег на верхней полке, напротив Алёны, стал мерно посапывать.
Алёна отвела занавеску и смотрела в бурлящую за окном темноту, где проплывали одинокие огни и созвездия поселков.
Вот и пришла любовь. Не так, как представляла себе Алёна. И совсем непохожая на детскую выдумку с Митрофаном Николаевичем. Глеб любит её. Любит. Какое слово необъятное.
Прощаясь на вокзале, Глеб только руку поцеловал… Удивительно деликатный, вообще такой хороший, что даже страшно иногда. Внимательный, заботливый, добрый, умеет помочь, успокоить. А ведь в душе вовсе не спокойный. Сдержанный немыслимо. А засмеётся — так уж весь нараспашку! Только смеётся редко. Первый, кому она позволила… Позволила! — сама целовала его. Самый близкий… Пусть ничего ещё не сказано — всё равно. Хочется, чтоб он был рядом. Глеб, Глебка, Глебушка. Хорошо, хорошо, что он существует…
Глава четырнадцатая. Боевое крещение
Баянист на улице лихо, с оттяжками и ударами, наяривал падеспань. Слышались гудки, урчанье и грохот подъезжавших машин, гул голосов становился гуще и гуще — это прибывали из совхозов и с полевых станов зрители. Сколько же народу!
Дрожащими пальцами Алёна растирала на лице общий тон. Пальцы не слушались, обветренная, обожжённая солнцем, кожа не принимала грим.
— Ничего не получается с гримом! — отчаянно воскликнула Алёна и, защитившись зеркальцем от слепящего света фары, посмотрела на Олега.
Он то и дело прикладывал к лицу тряпку, но сквозь грим снова проступали бисеринки пота.
Олег сидел на ящике в углу длинного сарая — ремонтных мастерских МТС, превращённых в «концертный зал». Сценой служили три грузовика, поставленные в ряд задними колёсами к публике. Радиаторы машин находились за «сценой». На них разложили костюмы и реквизит, а под ослепительным светом фар гримировались артисты.
— Без паники, Алёна! Сейчас кончу и помогу, — произнес Олег с наигранной бодростью и добавил мрачно: — Если сам не превращусь в тушёную говядину.
Температура за кулисами становилась невыносимой: дверь на улицу пришлось закрыть — там толпились зрители. Фары не только ослепляли, но и дышали жаром, а отодвинуться было некуда.
— А кто сказал, что Галина не может быть смуглой? — чуть не плача, неизвестно кому возразила Алёна. — К черту! — Она со злостью принялась стирать вазелином грим.
— Валяй. Посильнее попудришься. И мне бы так надо. — Олег с завистью глянул на неё. Вдруг он
