Женькиного блеска.

— Колоссальная острота!

— Каков объект — такова и острота.

— Или по автору — и произведение.

Алёна не стала слушать обычную пикировку: смех в зале ежеминутно обрушивался на Женю, она почувствовала, что Женя растерялся. Стараясь перекрыть смех, он всё повышал и повышал голос. Вот Чубуков — Миша ушёл со сцены. В зале совсем тихо — насторожились, ждут. Сейчас Женя начнет монолог Ломова — он сделан у него так тонко, остро…

— «Холодно…» — сказал Женя, и, как всегда, в этой реплике, казалось, прозвучал панический вопрос: «Умираю?»

Дружно и оглушительно ответил ему зал. А Женька (надо же быть таким дурнем!) куда торо?пится? Наскакивая на смех, он говорит все громче и громче.

— Видали кретина? — с тревогой прошептал Миша. — Куда его несёт? Ну что бы переждать смех, а он жмёт со страшной силой!

Женя, будто самым главным для него было перекричать смеющийся зал, уже орал не своим голосом. Алёна не узнавала знакомых слов, они теряли настоящий смысл, все звучало неестественно, грубо. Но Женя (Алёна знала это) обладал удивительным обаянием, и зритель, с первой минуты полюбивший его, теперь уже всему верил и восхищался всем, что бы он ни делал. Зал смеялся все веселее, Женя орал все исступленнее.

«Что же будет, когда начнется ссора? Что будет с Женькой, когда Ломов по ходу пьесы должен кричать? — испуганно соображала Алёна. — Ох, слышала бы Анна Григорьевна!»

За кулисами воцарилась мрачная тишина, все слушали, изредка у кого-нибудь вырывалось:

— И это Чехов!

— Он же сорвет голос.

— Как его одернуть?

— Я скажу Глаше, — Алёна быстро пробралась по ящикам к выходу на сцену. Женя прокричал: «У меня в боку опять — дёрг». И Глаша, услыхав реплику, пошла.

Наталья Степановна заговорила с Ломовым так мягко, певуче, приветливо, но Ломов (негодяй Женька!), будто на площади, перед строем солдат, рявкнул:

— «Здравствуйте, уважаемая Наталья Степановна!»

Это было невероятно глупо, но, конечно, очень смешно. Особо восторженная часть зрителей заливалась, стучала, хлопала, и Алёна с отчаянием подумала, что это позор: вместо Чехова — какая-то клоунада… Она осторожно выглянула из-за щита.

Глаша — Наталья Степановна, застыв, с недоумением смотрела на Ломова — Женьку. И вдруг, когда смех затих (умница Глаша!), она сказала, правда, не чеховские, но самые необходимые сейчас слова:

— Что это вы так ужасно кричите, Иван Васильевич?

Женя понял, слава богу, понял! Он ответил, тоже не по пьесе, но тихо и со смущением:

— Виноват, уважаемая Наталья Степановна.

Алёна, не веря ушам и глазам, с восхищением следила, как ловко Глаша то жестом, то укоризненным возгласом «Иван Васильевич!» укрощала Женины попытки перекричать смех тысячного зала.

«Предложение» пошло совсем необычно, однако удивительно ладно, искренне. И, казалось, восторги зала не только перестали мешать, а, наоборот, помогали ходу действия. «Ну, Глафира, да ты просто гений!»

Вот уже начался спор о знаменитых Воловьих Лужках. Всё идет хорошо. Просто великолепно! Женя держится. Держится. Но как хохочут зрители — ай да Жека! Сейчас он закричит, но это уже по Чехову…

— «Воловьи Лужки мои!» — крикнул Женя, сорвавшись на петушиный крик.

— Посадил-таки голос, балда, — встревоженно шепнул Алёне Миша, проходя на сцену.

Да, Женька явно хрипит. Опять беда. Ведь ему ещё играть «Не всё коту масленица» — большой отрывок. Алёна проворно пробирается за кулисы, там же идет экстренное «производсовещание».

— Ну, пусть пососет ментол, это же помогает! — одними губами говорит Зина, держа на ладони коробку с драже.

— Да не успеет, пауза малюсенькая, — раздраженно шипит Джек.

— Ну, выплюнет перед выходом. — Олег берет у Зины коробочку и скрывается за радиатором по другую сторону сцены, куда сейчас должен выйти Женя.

Диалог Миши и Глаши идет отлично и принимается отлично — молодцы! Новый выход Жени зал встречает бурей. Женя уже не кричит, бедняга совсем охрип. А играет всё-таки здорово.

«Ох, а я-то как буду?» — с тоской спрашивала себя Алёна. Она уже совсем готова, но сейчас ещё предстоит трансформационный трюк: кончится «Предложение», и Мишка должен мгновенно преобразиться из старика Чубукова в восемнадцатилетнего Алексея. Все готовятся. Вот и Марина появилась с наглаженной рубашкой для Алексея… Другому она бы не помогла, но за собственного мужа — мещанка — в огонь и в воду!

На сцене и в зале все шумнее. «Предложение» благополучно идёт к концу. Женькин голос хоть и хрипло, но звучит. Вот Миша — Чубуков громогласно приказывает: «Шампанского! Шампанского!»

Занавес задёрнут. Плеск аплодисментов, смех, стук, возгласы…

Миша срывает на ходу усы и парик. Олег помогает ему снять пиджак, рубашку, толщинку. Алёна в это время густо намазывает вазелином потное Мишино лицо.

Публика весело шумит, по взрывам аплодисментов слышно, когда артисты выходят кланяться…

— Это неправильно, что поклоны без тебя, — обиженно замечает Маринка.

Ей никто не отвечает. Миша в одних трусах свирепо стирает с лица грим: все стоят вокруг, готовые помогать.

— Мое мнение, что после Чехова нельзя играть «В добрый час!», — все так же ревниво говорит Маринка. — Публика исхохоталась, а тут ей — лирику.

— Скажи, чтоб ещё покланялись, потянули, — нервно обращается Миша к Алёне. — Ужас, жара чертова! Вытрите кто-нибудь спину — взмокла!

Сцена обставлена. Алёна прошлась по ней, всё осмотрела, проверила. За кулисами Миша уже натягивает брюки, а Олег пудрит его.

Над кабиной появилась озабоченная Зина:

— Можно объявлять?

— Валяй, только подлиннее, — разрешил Миша.

У Алёны заледенело в груди. До сих пор она всё время была чем-то занята, беспокоилась о других, теперь — за неё… В последний раз она оглядела себя — последний раз попудрилась, взяла сумочку.

— Сейчас мы вам сыграем две сцены из пьесы Виктора Розова «В добрый час!», — четко и звонко начала Зина.

Алёна влезла на ящик и встала у выхода. На противоположной стороне сцены у занавеса стоял Данила-«универсал». Он внимательно смотрел на неё и, встретясь глазами, одобрительно улыбнулся и подмигнул. С той же стороны на сцену поднялись Олег и Миша. У выхода в полутьме мелькнуло растерянное, с расплывшимся гримом лицо Жени. «Как-то у него с голосом?»

— …Галя Давыдова — Елена Строганова, — донеслось со сцены.

Алёна облизала пересохшие губы.

— Не волнуйся, публика чу?дная, — зашептала Глаша. — Выглядишь здорово. Ни пуха тебе…

— К черту!

— Ни пуха ни пера! — зашептала Зина, спускаясь за кулисы.

— К черту, — Алёна сжала её теплую руку.

«Неужели всю жизнь всегда вот так леденеть, умирать от страха, как на первом экзамене?..»

— Вот уж за кого ни капли не волнуюсь, — где-то в глубине, за радиатором, зашипел Джек, — у Елены обаяние бешеное.

«Ой, может, и вправду?» — мелькнуло у неё в голове, и в эту минуту закряхтел занавес.

Тихо в зале, тихо на сцене. Прошуршала страница, перевернутая Олегом — Андреем.