пути к её великолепной профессии. А вышло всё не так, как представлялось.
Мать слушала и сокрушенно сетовала:
— Училась бы на педагога лучше или на доктора. Ведь это беспокойство одно, а не дело.
Алёна вскипала:
— Что ты понимаешь! Не дело! Да ни в одном институте столько не занимаются!.. Ведь у нас и общее образование, и специальность. У других по тридцать шесть часов в неделю, а у нас пятьдесят…
— Вот и высохла вся, как от болезни… — твердила своё мать.
Подруги по школе, как и Алёна, приехавшие на каникулы, слушали с интересом, скорее даже с любопытством, расспрашивали обо всем подробно, а потом говорили без всякого восторга:
— Конечно, весело: вместо лекции вдруг — танцы. У нас-то потяжелее.
Алёна чувствовала себя глубоко обиженной. Напряженная работа, требующая стольких душевных и физических сил, им кажется не трудом, а чуть ли не развлечением. Она возражала, что на уроках танцев бывает очень трудно, приходится без конца повторять, до семи потов, до полного изнеможения. Но это никого не убеждало.
Только братишки — одиннадцатилетний Степашка да девятилетний Лёшенька — слушали её с восторгом. «Ну ещё чего-нибудь расскажи. Ну хоть про Женю — как у него пуговица оторвалась. Ну хоть про Сашу — как он в фашистскую тюрьму играл».
Всё в Забельске получилось не так, как хотелось Алёне. Она ждала, искала и боялась встречи с Митрофаном Николаевичем, старалась найти в себе гордость, неприступность, самообладание Татьяны, чтобы при встрече «у ней и бровь не шевельнулась».
Одиннадцать дней прошло с её приезда в Забельск, одиннадцать дней самого нетерпеливого ожидания, но, как всегда бывает, встреча на узенькой улочке застала её врасплох.
Алёна увидела Митрофана Николаевича издали. Он катил детскую коляску и так смотрел на ребенка, словно ничего вокруг не замечал. Он показался ей помолодевшим, лицо ярче прежнего было озарено милым тёплым светом, располагавшим к нему сердца всех его учеников. У Алёны отяжелели ноги, запылала голова, она старалась идти плавно, мягко, но вдруг, совсем близко от него, споткнулась о край доски на деревянном тротуаре и гулко топнула, возле самой колясочки. Митрофан Николаевич вздрогнул, остановился, поднял недоуменный взгляд, едва узнал Алёну, хотел что-то сказать, но в колясочке тоненько запищал ребёнок.
— Ш-ш-ш-ш! — Торопливо прикрывая кисеёй малыша, Митрофан Николаевич шепотом бросил Алёне: — Пора кормить дочурку, извините!.. Вы бы зашли… рассказали! Жене будет интересно!
Алёна стояла на тротуаре и смотрела ему вслед. Волнение, с каким она вспоминала о нем весь этот год, ждала с ним встречи, вдруг исчезло. Что случилось? Почему раньше не замечала, что у него широченный лоб, и нос пуговкой, и слишком узкие плечи, и непомерно большая голова… и лысина… и говорит он по-местному, окая. Что же случилось? За долгую зиму в институте все свои удачи и неудачи она особенно сильно переживала потому, что здесь, в маленьком Забельске, жил он — Митрофан Николаевич, её любимый учитель.
Минувшая зима в институте была для первокурсников насыщена всеобщей лёгкой влюбленностью во всех и всё. И Алёна влюбилась в будущую профессию, в Анну Григорьевну, увлекалась предметами, этюдами, ролями, но в отличие от подруг не выделяла никого из ребят-однокурсников и старших студентов. Ей, конечно, льстило, и даже очень, внимание, кружили голову похвалы, но всё это было особенно дорого потому, что в глубине души она страстно желала когда-нибудь услышать одобрение Митрофана Николаевича.
Так что же случилось? Алёна ощутила непривычную пустоту и скуку в душе. Стало грустно, стало чего-то до слез жаль.
Через день она встретила жену Митрофана Николаевича.
— Почему же вы не заходите? — с веселым укором спросила Серафима Павловна. — Митрофан Николаевич рассказал о вашем приезде.
Алёна впервые без ревнивого недружелюбия разглядывала Серафиму Павловну, хорошенькое румяное личико с гладкой, нежной кожей, её располневшую фигуру и не очень старалась скрыть чувство превосходства над ней.
Но Серафима Павловна, казалось, не замечала этого и добродушно приглашала:
— Заходите — расскажете о вашей новой жизни. Муж будет рад.
Алёна к ним не зашла. Ходила по ягоды с братишками, бродила одна, занималась этюдами, пела, читала стихи. Все её помыслы, все чаяния теперь сосредоточились на институте. Пережив первое ощущение потери чего-то хорошего и даже некоторого разочарования в себе, Алёна стала думать, что год жизни в большом городе, год учения, конечно, не прошел бесследно. Появились новые интересы и цели, расширился её кругозор. Забельск же с его обитателями остался прежним. Казалось, она выросла из него, как из старого платья.
Как-то в метельное мартовское воскресенье, после одиннадцати, девушки не торопясь сели завтракать. По выходным даже деспот Глафира позволяла поспать подольше, поваляться, понежиться в постели.
В дверь громко постучали. Не дождавшись ответа, ввалились Женя с Олегом.
— Собирайтесь, живо! — стряхивая с шапки растаявший снег, крикнул Женя так, словно минута задержки грозила катастрофой.
— Целинники уезжают! — возбужденно сказал Олег.
— А толком? — строго спросила Глаша.
Перебивая друг друга, мальчики рассказали, что фабрика, где работает Женина мать, и турбостроительный завод, где трудятся отец и брат Олега, провожают молодёжь на целину. Среди целинников товарищи Олега по школе, Женины — по драмкружку, а от первых комсомольцев турбостроительного на митинге будет выступать отец Олега Александр Андреевич. Поезд отправляется в двенадцать тридцать.
— Мы ещё успеём к ребятам. Собирайтесь быстрей, девочки! — распорядился Олег.
Глаша, хлопнув книгой о стол, застонала:
— Вот! Все едут!.. А мы? Кому нужны?
— Дура ты, дура! — провозгласила Клара. — Думаешь, там будут встречать цветами, угощать пирогами и сразу же предоставят квартиру с телефоном и ванной?
— Замолчи! — грозно предупредила Глаша.
Связываться с Кларой девушки не любили.
— На энтузиазии ловятся одни кретины, — продолжала Клара, прожёвывая пирог. Она «принципиально» завтракала в постели, — Нормальный человек по доброй воле жить в палатке, на холоде…
— Нормальный должен весь день в постели валяться?
— Неужели тебе ничего не интересно?
— Волки, медведи — ужасно интересно, сожрут и не подавятся…
— Ты что, не понимаешь, какое это огромное дело? — Агния до сих пор не могла поверить в искренность Клариных утверждений.
— Тьфу, припадочная! — взвизгнула Клара. — Да тебе-то что? Шубу сошьёшь из тех га?
Спорить было противно.
Алёна понимала, что никакие слова на Клару не действуют. И это бесило Алёну, но сейчас её занимало другое. Если бы не институт, поехала бы она сама на целину? Какие уж там цветы с пирогами? Страшновато! Конечно, холод, конечно, палатки, ночью — тьма кромешная, может, и волки… На голом месте начинать… Нет, всё равно интересно.
И проводить целинников интересно. Торопливо дожёвывая воскресные слойки, допивая чай, девушки принялись одеваться.
— Ох, у меня ж бельё мокнет! — вдруг застыла Глаша.
— Экая важность! Не скиснет. Я помогу! — крикнула Алёна.
— Девочки! — Просунув голову в ворот свитера, Агния испуганно вытаращила янтарные глаза. — На
