посмотрел на меня и мимоходом заговорщицки улыбнулся.

— Гозданкер ездил в Москву, — вновь делаясь серьезным, начал Храповицкий. — В налоговую полицию. У него там свои люди. Встречу ему организовали на самом верху. Он предложил деньги, чтобы нас пустили под пресс.

Я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой.

— Это не шутки! — сдержанно обронил я, закуривая.

— Не шутки, — согласился Храповицкий.

Я помолчал, приходя в себя после его сообщения. Хуже налоговой полиции была только прокуратура.

— У нас неплохие отношения с прокуратурой, — вслух произнес я.

— С местной, — поправил Храповицкий.

Я понял, что он имел в виду. Если Гозданкер или кто-то из его столичных друзей в погонах сумели бы договориться с прокуратурой в Москве, наше положение сразу становилось незавидным.

— Нам есть, что скрывать, — продолжал размышлять я.

— Как и всем, — пожал плечами Храповицкий с легким раздражением. Он любил подчеркивать прозрачность нашего бизнеса, хотя мы оба знали правду. — Мы аккуратнее других. Гораздо. Но, как ты сам понимаешь, это никакого значения не имеет. Если решат докопаться… — Он махнул рукой.

— О какой сумме идет речь? Я имею в виду, сколько он предложил?

— По сведениям Савицкого, два миллиона долларов. Но это не точно.

— В Москве согласились?

— А вот этого мы пока не знаем. — Храповицкий невесело усмехнулся. — Боюсь, когда узнаем, будет поздно.

— Два миллиона за такой вопрос — не такие уж громадные деньги, — отозвался я. — Мы можем предложить больше. В конце концов, речь идет о безопасности!

— Два миллиона — это большие деньги! — возразил Храповицкий. — Потому что, если мы начинаем сразу их предлагать только за то, чтобы нас не трогали, еще даже не поняв меру опасности, то вступаем в торги, как на аукционе. И два миллиона становятся начальной ставкой. Потом нас уже не оставят в покое, пока не вытянут в десять раз больше. Это все равно, что залезть под крышу к бандитам. Мы и так платим и налоговой, и милиции, и прокуратуре.

— Есть другие идеи? — осведомился я, пытаясь прочесть его мысли по его распухшему лицу.

Храповицкий машинально пригладил пальцами заклеенную пластырем бровь и поморщился от боли.

— Я еще не обсуждал эту тему с Васей и Виктором, — рассеянно сказал он. — Но я знаю наперед, что они скажут.

— Что? — полюбопытствовал я.

— Что надо уезжать из России, — спокойно ответил Храповицкий.

— На время?

— Зачем на время? Навсегда! — Храповицкий откинулся в кресле и закинул ноги в черных шлепанцах из крокодиловой кожи на край стола. — Вася давно носится с идеей поселиться где-нибудь в Европе. Он терпеть не может Россию. Виктору тоже здесь скучно. К тому же он считает, что мы слишком на виду, и это опасно. С каждым днем все больше тех, кто нас ненавидит или завидует. Рано или поздно в нас начнут стрелять. Или сажать, — добавил он хмуро. — Не знаю, что хуже.

Я не стал возражать. Он говорил очевидные вещи.

— Мы заработали уже гораздо больше, чем нам нужно, — продолжал Храповицкий после паузы. — И себя, и детей обеспечили. Если еще продать бизнес, который потянет миллионов на двести — двести пятьдесят, то хватит и внукам. Которых у нас пока нет. Оставаться здесь — значит подвергать все это риску. Спрашивается, зачем?

— Незачем, — подтвердил я. Он одобрительно хмыкнул.

— Если вдуматься, нас мало что связывает с этой страной, — рассудительно заметил он. — Наши дети и жены давно живут за границей. У нас там счета. Недвижимость. Получается, что здесь мы просто зарабатываем деньги. Где бы мы могли столько нажить за несколько лет!

Некоторое время мы сосредоточенно молчали. Каждый думал о своем. В случае их отъезда нам предстояло разное будущее.

— Ну! — наконец прервал паузу Храповицкий. — Скажи что-нибудь!

— Чего ты от меня ждешь? — откликнулся я. — Это ваше решение. Езжайте. Я-то все равно останусь!

— Потому что нет денег на то, чтобы жить там? — пытливо взглянул на меня Храповицкий.

Я не любил говорить на эту тему. Мои взгляды на этот предмет не совпадали с мнением большинства.

— Да, если тебе так понятнее, — нехотя ответил я.

— А что еще? — не отставал Храповицкий.

— Какая тебе разница! — упорствовал я в своем нежелании откровенничать. — Я не уеду отсюда! Просто не уеду, и все!

— А если будут стрелять? — едко, с нажимом спросил он.

— Глядя на то, как живет большинство людей, я никогда не понимал, почему они так цепляются за жизнь, — заметил я. — Извини, я не хочу это обсуждать. Для меня это личное. Я хотел бы жить и умереть здесь. Россия для меня не «эта страна», прошу прощения за пафос.

— Не надо колоть меня вашим патриотизмом, Андрей Дмитриевич! — фыркнул Храповицкий. — Я к этому не чувствителен. Поскольку, в отличие от тебя, цепляюсь за жизнь! Даже если ты это не одобряешь.

— Значит, ты готов уехать? — подытожил я. Храповицкий уставился на меня.

— Кто?! Я?! — недоуменно спросил он. — Шутишь?! Я всего лишь повторил тебе то, о чем мы тысячу раз говорили с партнерами, и то, что ты сам неоднократно от них слышал. Но это еще не основание для того, чтобы спрашивать меня, собираюсь ли я, Владимир Храповицкий, позорно бежать за границу, потому что некто Гозданкер дал кому-то взятку в Москве! Я чем-то вас обидел, Андрей Дмитриевич?! Почему вы задаете мне такие вопросы? Ты еще предложи мне переодеться в женское платье, чтоб не поймали!

— Ну, с такой рожей тебя поймают даже в женском платье, — пробормотал я.

— Не ожидал от тебя! — возмущенно продолжал Храповицкий, пропустив мимо ушей мою реплику. — Может быть, я и не патриот, но я бизнесмен. Уж ты-то знаешь, что цены на нефть сейчас ниже канализации. И падают с каждым месяцем. Мы тратим миллионы на то, чтобы поддержать наши предприятия в жизнеспособном состоянии! Чтобы они не загнулись, я закачиваю в них деньги, полученные от других, прибыльных проектов. Я кручусь, как могу! Рискую с налогами! Я давно уже забыл об обновлении оборудования или об освоении новых скважин! Я только молю Бога, чтобы нам не пришлось замораживать наши!

— А при чем тут это?!

— То есть как при чем?! — негодовал Храповицкий. — Ведь так не может продолжаться вечно! Цены должны подняться! — Он произнес это как заклинание. — Через несколько лет мой бизнес будет стоить в десять раз дороже! А ты предлагаешь мне отдать его на спаде?! Даром?! Издеваешься?! У меня мама — еврейка, — вдруг вспомнил он и деловито почесал свой ястребиный нос. — Да она мне никогда не простит такого поступка! Она меня на порог не пустит!

— А если будут стрелять? — напомнил я.

— Мама первая же меня и пристрелит! — воскликнул он. — Не дрогнувшей рукой. И будет права!

— Брось болтать! — не выдержал я. Временами он любил театральные эффекты и отрабатывал свои номера на мне. Я хорошо знал его мать, строгую, старомодную даму, относившуюся к нему с обожанием, которое она безуспешно пыталась скрыть. — Твоя матушка ничего не понимает в бизнесе. К тому же она заведомо считает тебя во всем правым. Кроме твоей манеры одеваться и бросать жевательную резинку в чайные блюдца!

— Нечего меня воспитывать! — проворчал Храповицкий. — Вкус у меня, как известно, безупречный. И вообще я всегда прав! — Эту фразу он произнес без намека на иронию. — Просто вы не все понимаете!