встряхивались, как бы прося пощады, а вся кабина шевелилась, «дышала», словно живая.
Когда все двадцать пролетели над Мавзолеем, нам сообщили с командного пункта, что 'впечатление, в общем, произвели благоприятное'.
— Ну и слава богу, — просиял наконец Федор Федорович, — а то я так старался, что весь в мыле!
Уже выключив на стоянке моторы, мы некоторое время сидели недвижно, слушали ошарашившую нас тишину. После такого длительного напряжения и грохота тишина воспринимается внезапно наступившей полной глухотой… Спустя полминуты, стащив наконец с себя шлемофоны, принялись с наслаждением вытирать мокрые уши. Тут Опадчий заговорил, и голос его донесся, как из отдаленного помещения:
— Видать, полегчало? То-то же! Представляю, как вздохнули сейчас те, кто отвечал за нас, за всю эту эпопею собственной башкой!
Теперь перенесемся ненадолго в последнюю неделю 1968 года.
В эти дни у нас готовился вылет первого в мире сверхзвукового лайнера ТУ-144.
В один из предновогодних дней в кабинете начальника института Виктора Васильевича Уткина собралось много специалистов. Вскоре приехал и министр Петр Васильевич Дементьев. Войдя в приемную, поздоровался со всеми, кто там был, за руку, внимательно вглядываясь в лица, будто стараясь то ли припомнить, то ли запомнить.
Самолет готовили с утра, и тут уже никто людей не торопил, а погода стала на глазах портиться.
Потом зазвонил телефон: министра везде найдут.
— Слушаю, Дементьев… А, это ты!.. Здравствуй. Как у тебя сдача по бою?.. Завалило снегом, говоришь? — министр красноречиво взглянул на присутствующих в кабинете и сказал тихо, уже не в трубку: 'На три метра!' — Признаюсь, ты меня озадачил: тридцать лет руковожу промышленностью, а такое слышу первый раз.
Мы догадались, что это кто-то из директоров одного из заводов. — А продукты у тебя есть? Хлеб как?.. Ну хорошо. В ночь подбросим тебе снегоочистительные машины. Звони.
Повесив трубку, министр встал и подошел к окну. Туман сгущался плотнее. Некоторое время министр оставался у окна в одиночестве: все понимали, что ничего обнадеживающего относительно погоды сказать нельзя.
Летчики-испытатели М. Козлов, Э. Елян и конструкторы А. А. Туполев и А. Н. Туполев после очередного испытательного полета сверхзвукового пассажирского лайнера Ту-144. 1970 год.
Я подошел к нему и встал сбоку. Он продолжал смотреть в даль бетонной полосы. Я выждал приличествующее время, затем спросил негромко:
— Петр Васильевич, а помните, как двадцать лет назад каждое утро в семь часов вы проходили здесь по линейке?.. Вдоль были выстроены двадцать ТУ-четвертых, и командиры вам докладывали состояние доработки машины на последний час…
Меня несколько ободрило то, что министр выслушал эту «затравочную» фразу, не отрывая взгляда от полосы.
Наконец он произнес несколько слов, и я понял, что ключ мягко повернулся.
— Да, это было горячее задание… — Петр Васильевич помедлил, как видно припоминая, и стал продолжать: — Булганин мне говорит тогда: 'Сталин сказал, что ты лично отвечаешь за сдачу этих самолетов, и назначил срок — 1 мая'.
Я понимал, что означают эти слова — 'лично отвечаешь!', — и сказал Булганину: если так, то я должен быть председателем Государственной комиссии по приемке этих самолетов.
Когда Жигарев и Марков — главком и главный инженер ВВС — узнали о моем мнении, Марков усмехнулся:
'А дефекты заводов ваших мы устранять будем с Жигаревым?'
'Не беспокойтесь, — ответил я, — дефекты мы устраним сами'.
На другой день Булганин сообщил мне, что Сталин назначил меня председателем Государственной комиссии, а Туполева — заместителем. И дело началось.
Ну, как все было, говорить сейчас не стоит. Всяких много было работ, но эта одна из труднейших. Могу сказать, что за два месяца я ни разу не поспал спокойно хотя бы шесть часов.
Когда все кончилось и 1 мая в сорок девятом мы провели воздушный парад, что ты, вероятно, помнишь, Булганин и спрашивает по телефону: 'Как отчет?' Что мне ему сказать?.. 'Сплю с ним!' — ответил я в трубку. В те дни я действительно не расставался с толстенным актом о приемке первых двадцати головных бомбардировщиков ТУ-4, так и ходил, таская его под мышкой.
В день парада меня с Хруничевым вызвали к Сталину — это было часов десять вечера.
Приехали. Немного поговорили в приемной. Там был Булганин.
Потом вышел Сталин и пригласил всех обедать.
Он предложил мне сесть рядом с ним, и все за столом — а было здесь несколько человек — выпили и закусили. Надо сказать, Сталин всегда очень мало пил, но никогда не препятствовал другим. Однако не любил, когда кто-нибудь пил много, и потом называл этого человека пьяницей.
Я это знал и пил очень осторожно, самую малость, как, впрочем, и другие.
Когда время подошло к первому блюду, Сталин по своему обыкновению встал из-за стола, подошел к небольшому столику, что был рядом, — там стояли три фарфоровые супницы, — подошел, приподнял крышку одной из них, взглянул, вдыхая запах легкого пара, и сказал: 'Суп рыбный… Что ж, попробуем его'. Зачерпнул немного разливательной ложкой и налил себе в тарелку, а потом сел на место. Все последовали его примеру.
Обед длился довольно долго, и разговор касался всяких тем.
Наконец Сталин обратился ко мне:
'Ну, как дела?'
'Все закончено, товарищ Сталин', — сказал я.
'Что же теперь нужно?'
'Вот акт, — я выхватил из-за спины эту толстую книгу, — нужно, чтобы вы утвердили его'.
Сталин, ни слова не сказав больше, взял у меня из рук этот фолиант и, открыв переплет и не листая, толстым карандашом поставил в левом углу сверху три буквы: 'И. Ст.'
Я схватил акт вне себя от радости.
Если вы читали книгу авиаконструктора Александра Сергеевича Яковлева 'Цель жизни', то, очевидно, помните эпизод, как в 1943 году их — Дементьева и Яковлева — вызвали в Кремль по поводу срывов обшивки с крыльев истребителей ЯК на фронтах. Признаюсь, я человек впечатлительный, и, помню, когда читал все это у Яковлева, в воображении моем весьма ярко возникла эта сцена. Но у Александра Сергеевича ни слова не было сказано, как удалось им тогда, что называется, 'выйти сухими из воды'. Тут-то я и рискнул обратиться с этим вопросом к министру.
— Петр Васильевич, — нарушил я тишину возможно более мягко, — в книге Яковлева есть упоминание о том, как вас вызвали в Кремль по поводу срыва обшивки с ЯКов.
— Прежде всего нужно сказать, что срывало не силовую обшивку крыльев, а лишь частично полотняную обклейку с наружной краской, — перебил меня сразу же министр, — а срывало ее потому, что краска наружного покрытия оказалась крайне низкого качества, — продолжал он, подходя при этом к столу и садясь. За длинным совещательным столом было много стульев, и все, кто был в кабинете, стали подсаживаться поближе.
— Под влиянием атмосферных воздействий краска быстро портилась, влага проникала под полотно, и в полете его срывало потоком, клочья летели. Естественно, в таком виде самолеты не были боеспособны: недодавали скорости.
Пояснив все это, министр помедлил слегка и, словно с мороза, помял руку об руку. Потом снова заговорил.
— Когда мы с Яковлевым появились в Кремле, там уже были все маршалы. Сталин нервно ходил по кабинету, руки назад. Он, видно, требовал действий на фронтах, маршалы доказывали, что без обеспечения
