– И я тебя, Брэд, – вздохнула она, и, взяв его за руку, повела в спальню.

Кейт была чувственной женщиной, но все сексуальные порывы были давно направлены в другое русло. Ей вполне хватало работы, а Брэд был необходим совсем по другим причинам.

Он бросил ее на постель, прижался всем телом; Кейт раздвинула ноги, ощутила, как он входит в нее, заполняя до отказа…, и ничего не почувствовала: ни наслаждения, ни отвращения.

– Кейт…, я столько лет люблю тебя…

Брэд вдавливал ее все глубже в матрац, двигаясь в древнем как мир ритме, но мысли Кейт были далеко…

«Черт бы их драл, слишком много запрашивают за компанию! И не уступят, знают ведь, что она мне нужна!»

Брэд, задыхаясь, шептал нежные слова.

«Может, отказаться продолжать переговоры, пока сами не прибегут? А если нет? Смею ли я так рисковать?»

Брэд извивался все лихорадочнее, Кейт ответила встречным толчком, резче шевельнула бедрами.

«Нет. Они легко могут найти другого покупателя. Лучше заплатить, сколько просят. Возмещу разницу, когда продам один из их филиалов».

Брэд застонал в пароксизме наслаждения, и Кейт задвигалась быстрее, доводя его до оргазма.

«Скажу, что согласна на их условия». Послышался долгий прерывистый вздох. Брэд пробормотал:

– О Господи, Кейт, какое чудо! Тебе было хорошо, дорогая?

– Как в раю.

Она провела в объятиях Брэда всю ночь, размышляя, прикидывая, пока тот спал. Утром, когда Брэд проснулся, Кейт, запинаясь, пробормотала:

– Брэд, насчет той женщины, с которой ты встречаешься…

– Боже, неужели ты ревнуешь?! – счастливо рассмеялся он. – Забудь. Считай, там все кончено. Обещаю с ней не видеться. Вообще.

Кейт никогда больше не позволяла Брэду прикоснуться к себе, а когда он умолял объяснить, в чем дело, сказала:

– Ты даже не представляешь, как я хочу тебя, Брэд, но боюсь, тогда мы больше не сможем работать вместе. Придется пожертвовать нашей любовью ради дела.

И Брэд был вынужден довольствоваться этим.

Сфера влияния «Крюгер-Брент» все расширялась, и Кейт основала благотворительные фонды, на средства которых содержались колледжи, церкви и школы. Она продолжала делать новые приобретения для своей картинной галереи: холсты Рафаэля, Тициана, Тинторетто, Эль Греко, Рубенса, Караваджо и Ван- Дейка.

Коллекция Блэкуэллов, по слухам, была одной из самых ценных в мире. Именно «по слухам», потому что никому, кроме приглашенных в дом гостей, не позволялось ее видеть. Кейт не позволяла фотографировать картины, журналистам вход тоже воспрещался, и хозяйка ни для кого не делала исключения. Личная жизнь семьи Блэкуэлл тоже была тайной за семью печатями – ни слугам, ни персоналу компании не позволялось и словом упомянуть о том, что происходит в доме. Конечно, избавиться от слухов и сплетен было невозможно – ведь Кейт Блэкуэлл для всех представляла ставшую в тупик загадку: каждый хотел больше узнать об одной из самых богатых и могущественных в мире женщин. Но все старания были напрасны: тайна оставалась нераскрытой.

Кейт позвонила директрисе швейцарской школы, чтобы узнать, как живет Тони.

– Он очень хорошо учится, миссис Блэкуэлл. Превосходные способности.

– Я спрашиваю не об этом. Хотела… Кейт поколебалась, как бы не желая признавать, что и в семействе Блэкуэлл может быть не все ладно.

– Он по-прежнему заикается?

– Не понимаю, о чем вы, мадам. Тони прекрасно говорит. Кейт едва сдержала облегченный вздох. Она так и думала: это временное, необъяснимая слабость, и пройдет само собой.

Вот и верь докторам!

Через месяц Тони приехал на каникулы. Кейт встречала сына в аэропорту. Он повзрослел, прекрасно выглядел, и Кейт почувствовала гордость за мальчика.

– Здравствуй, родной. Ну как поживаешь?

– П-прекрасно, м-мамочка. А т-ты?

Тони не терпелось поскорее увидеть картины, купленные матерью за время его отсутствия. Его потрясли холсты старых мастеров и восхитили работы французских импрессионистов:

Моне, Ренуара, Мане и Мориса.

Новый волшебный мир открылся Тони. Он купил краски, мольберт и начал работу, но,

искренне считая, что рисует ужасно, отказывался показывать кому-либо свои рисунки. Разве можно сравнивать эту жалкую мазню с непревзойденными шедеврами!

Как– то Кейт пообещала сыну:

– Когда-нибудь все эти картины будут принадлежать тебе, дорогой!

При одной мысли об этом тринадцатилетнему мальчику стало неловко. Мать сама не понимала, что говорит: ведь в действительности картины не могут по-настоящему быть его собственностью: он ничего не сделал, чтобы их заработать.

В Тони росла яростная решимость найти свое место в жизни, стать достойным человеком! К жизни вдали от матери он относился двояко: она была необычной женщиной – всегда в центре событий, отдает приказы, заключает немыслимые сделки, показывает сыну новые волшебные страны, знакомит с интересными людьми. Мать была личностью незаурядной, и Тони необычайно этим гордился, считая, что в мире нет другой такой, и одновременно чувствовал себя виноватым, потому что заикался только в ее присутствии.

Кейт даже не представляла, как благоговеет перед ней сын, пока он не спросил как-то:

– М-мама, эт-то п-правда, ч-что т-ты п-правишь м-миром?

– Ну конечно, нет, – рассмеялась она, – что за глупый вопрос.

– Все мои д-друзья в школе т-только об этом и г-говорят. Т-ты и в-вправду н-нечто!

– Совершенно верно, – кивнула Кейт. – Я твоя мать. Больше всего на свете Тони хотелось угодить Кейт. Он знал, как много значит для нее компания, как надеется она на то, что когда-нибудь бразды правления перейдут в его руки, и сердце мальчика сжималось от жалости оттого, что материнским мечтам не суждено сбыться. Тони не намеревался растрачивать свою жизнь на бесконечные сделки. Но, когда он пытался объяснить это матери, та только улыбалась:

– Чепуха, Тони, ты еще слишком молод и сам не понимаешь, кем хочешь стать.

И Тони снова начинал заикаться. Но желание стать художником все крепло. Неужели это возможно: запечатлеть красоту на холсте так, чтобы спустя столетия люди могли любоваться ей! Он хотел уехать за границу, учиться в Париже, но сказать об этом прямо не осмеливался. С матерью о таких вещах нужно говорить очень осторожно.

Они прекрасно проводили время вдвоем. Кейт была владелицей огромных поместий, домов на Палм Бич и в Южной Каролине, конного завода в Кентукки, и пока Тони был на каникулах, они успели все объездить, побывали на скачках в Нью-порте, а когда оставались в Нью-Йорке, обедали и ужинали в лучших ресторанах.

Кейт за последнее время увлеклась скачками, и ее конюшня считалась одной из лучших в мире. Когда бежала ее лошадь, она брала сына с собой на ипподром. Они сидели в своей ложе, и Тони с изумлением наблюдал, как мать надрывается до хрипоты, подбадривая наездников. Он знал, что волнение не имеет ничего общего с деньгами.

– Главное победить, Тони. Запомни это. Главное – быть первым.

Они часто бывали в Дарк Харбор: летом плавали на яхте, ходили на прогулки, посещали картинные галереи, зимой катались на коньках, санках, ходили на лыжах, по вечерам сидели в библиотеке у огромного камина, и Кейт рассказывала сыну старые семейные предания о Джейми Мак-Грегоре, Бэнде, о приданом, которое дала мадам Эгнес бабушке Тони. Такой прекрасной семьей следовало гордиться, чтить память