Однажды утром, в будничный день в начале декабря мы решили снова нанести визит плотнику. Мы хотели посмотреть, как продвигается работа над окнами. Плотник расцеловал Камаля в обе щеки, вознес хвалу его предкам и поспешил усадить нас в тень. Был принесен чайник мятного чая, чай разлит по стаканам, затем вылит назад в чайник и разлит снова. Несколько мальчишек притащили окна и держали их подобно написанным маслом картинам, выставленным на аукционе произведений искусства. Окна выглядели очень неплохо. Плотник заметно обрадовался, когда я похвалил работу. Он высокопарно произнес что-то по-арабски.
Камаль перевел:
— Он сказал, что когда вы будете смотреть сквозь эти окна, ваши глаза смогут отделить реальность от иллюзии.
Я думал над этими словами на протяжении всего обратного пути в Касабланку. Утро выдалось ясным и гораздо более прохладным, чем в предыдущие дни. Вдоль дороги торговали плодами кактуса и сливами. Камаль все время молчал. Губы его были плотно сжаты. Он дышал носом, пыхтя, как жеребец перед забегом, словно его переполнял гнев. Я спросил, о чем он думает. Он не ответил. И вдруг неожиданно свернул с шоссе на грязную фунтовую дорогу. Пыль окутала нас. Я страшно удивился и поинтересовался:
— Куда это мы?
— Небольшой крюк.
Полчаса мы ехали в противоположном от Касабланки направлении. По обеим сторонам дороги тянулись поля, жирный африканский краснозем. Я молчал. Мне казалось, что мы заехали в какое-то гиблое место, туда, откуда нет возврата.
И вот на очередном перекрестке Камаль резко нажал на тормоз. Из-под внезапно затормозившего джипа в обе стороны полетела похожая на тальк пыль. Камаль вышел из машины. Он сказал, что хочет проверить выхлоп. В этот момент из-за кустов появились два человека. Они походили на городских чернорабочих. Камаль поздоровался с ними, словно со старыми друзьями. Мне вдруг стало страшно. Впервые я испугался Камаля. Мне показалось, что сейчас вот он здесь, прямо на этом месте, и убьет меня. Ключ торчал в замке зажигания. Я был готов запрыгнуть на водительское место, включить передачу и свалить оттуда. Но тут Камаль вернулся к машине, завел ее, и мы поехали в город.
— Кто это был? — спросил я.
— Они хотели, чтобы мы подвезли их в Касу.
— Мне показалось, что ты их знаешь.
Камаль повернулся лицом ко мне. Его холодные карие глаза смотрели в упор. Рот был сжат так плотно, что выступили скулы. Мне стало неуютно от его взгляда. Но я не стал продолжать разговор, поскольку был уверен, что он почувствует мой страх. Я надеялся, что в ответ помощник рассмеется, хлопнет меня по спине или поделится со мной своим секретом. Но он не сказал ни слова.
В ту же неделю я получил еще одну открытку от Пита. На этот раз почерк был менее разборчивый, как будто писавший неважно себя чувствовал. В открытке говорилось:
— Думаю, тебе следует съездить и проверить, все ли с ним в порядке, — сказала она.
— Но я с ним почти не знаком.
— И что?
Вообще-то у меня была куда более серьезная причина, чтобы отправиться на север. Мне хотелось отыскать дом, в котором мой дед прожил последние десять лет жизни.
Бригада мастеров Камаля должна была вот-вот появиться в Дар Калифа. Мне не хотелось с ними встречаться, сам не знаю почему. Может быть, потому, что был уверен: они создадут больше проблем, чем решат.
Я сел на вокзале Каса-Вояжерс на утренний поезд, который вскоре повез меня на север вдоль побережья. То, что Касабланка и Дом Калифа остались позади, наполнило меня новой энергией. Я словно сбросил с плеч тяжкое бремя. Я смотрел на рощи пробковых дубов и с наслаждением дышал полной грудью. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и все наши несчастья останутся позади.
Я планировал поехать прямо в Танжер и провести там два-три дня, чтобы попытаться разгадать загадку последних лет жизни моего деда. После этого можно было бы отправиться дальше в Шафшаван и отыскать там недавно обрезанного американца.
Моего деда звали Сирдар Икбал Али Шах. Он был сыном афганского вождя и вырос в своем племени в Гиндукуше. Как это всегда было принято в нашей семье, ему дали всестороннее образование — так, чтобы можно было прожить множество жизней в одной. Мой дед был врачом и дипломатом, профессором философии, фольклористом, разбирался в мистике и политике. Он был советником и близким другом нескольких глав государств, написал более шестидесяти книг — о поэзии, политике, литературе, религии и путешествиях, а также биографии известных людей.
В двадцать три года деда отправили в Эдинбург изучать медицину. Шотландия покорила его, и, как он писал позднее, ее замки и строгая клановая система напоминали ему родной Афганистан. Шел тысяча девятьсот семнадцатый год, Первая мировая война была в самом разгаре. Целое поколение молодых людей было послано на заклание в окопы и траншеи.
Однажды весенним днем моего деда пригласили на благотворительное чаепитие, на котором группа молодых женщин собирала пожертвования на военные расходы. В людном зале он заметил прелестную молодую шотландку, которая стояла в одиночестве, поднеся к губам чашку чая. Все называли ее Бобо, она была из семьи, принадлежавшей к эдинбургской элите. Девушке исполнилось всего семнадцать. Ее брат только что погиб в боях во Франции, и она тяжело переживала потерю.
Бобо заметила, что Икбал наблюдает за ней. Она ответила ему взглядом, между молодыми людьми, что называется, проскочила искра, и они влюбились друг в друга. На следующий день Бобо спросила у отца, можно ли ей пойти выпить чаю с сыном афганского вождя. Отец ответил отказом и запер дочь в ее комнате. Позволив сердцу одержать верх над разумом, Бобо выбралась из дома и сбежала к Икбалу; после длительного путешествия они вдвоем добрались до его родовой крепости в Гиндукуше.
Их совместная жизнь длилась более сорока лет, до самой смерти Бобо. Супруги жили в Средней Азии, на Ближнем Востоке и в Европе, пока в тысяча девятьсот шестидесятом году Бобо неожиданно не умерла от рака, не дожив нескольких недель до своего шестидесятилетия.
Дедушка тяжело переживал свое горе. Он поклялся, что никогда не посетит ни одного места, в котором они бывали вдвоем, и не взглянет ни на что, что сможет напомнить ему о его любимой жене.
Марокко было как раз той страной, которую они никогда не посещали вместе. Дед слышал много рассказов об этом королевстве, о крепостях-касбах в горах и об удивительных традициях этих гордых племен. Даже само название этой страны притягивало его. Поэтому, дождавшись лета, дед собрал свой рундук, уложив туда несколько книг и немного одежды, и отправился морем в Танжер.
Нет лучше способа путешествовать по Марокко, чем на поезде. Поездка от Касабланки до Танжера занимает около шести часов, иногда чуть дольше, в зависимости от продолжительности обеда у машиниста в Сиди-Касим. В зимнее время путешественники кутаются в джеллабы из плотной шерсти, которые они надевают вместо пальто, полагая, наверное, что возможен порыв сурового арктического ветра. Но такого, однако, никогда не случалось.
Человек, сидевший напротив меня в купе, заметил у меня на шее амулет из телячьей шкуры. Ему было уже за шестьдесят, одет он был в выцветшую
— Зачем?
— От джиннов.
Мой попутчик почесал лицо.
— Пустишь их себе в голову, жди беды.
