— Как Суани? Наверняка ведь куда-нить свалил, — спрашиваю я про одного старого дружка.

— В Таиланд, — говорит Урод.

— Ничего себе. — Я опять в потрясеиии. Суани всегда мечтал о Таиланде, но мне просто не верится, что он действительно взял и уехал.

— Ага, взял и свалил, хитрый перец, — кивает Урод, кажется, его самого зацепил этот расклад. — На одной ноге — и вот, понимаешь.

Потом мы принимаемся обсуждать Джонни Свана, но есть одна вещь, которую мне надо знать, и я спрашиваю этак небрежно, как бы между прочим:

— Скажи мне, Урод, а Бегби вышел из тюряги?

— Ага, да уж давненько, — говорит Урод, и мне как-то сразу плохеет. Лицо застывает, в ушах звенит. Голова кружится, и мне уже трудно сосредоточиться на его словах. — Почти сразу после Нового года. Он тут ко мне заходил, ну, на днях. Законченный псих, еще даже хуже, чем раньше, — говорит он серьезно. — Держись от него подальше, Марк, он не знает про деньги…

Я изображаю святую невинность:

— Какие деньги?

Урод в ответ расцветает открытой и теплой улыбкой и обнимает меня, я бы даже сказал, что с излишним энтузиазмом. Для такого тщедушного парня его объятия достаточно крепки. Потом он отрывается от меня, его глаза полны слез.

— Спасибо, Марк, — говорит он.

— Не знаю, о чем ты говоришь. — Я пожимаю плечами. Нельзя проболтаться о том, чего ты не знаешь. Я даже не спрашиваю о его отношениях с Али, как у них все теперь, или об иммунной системе его ребенка. Псих — патологический лжец, и получается у него много хуже, чем раньше — или он просто так развлекается? Я бросаю взгляд на настенные часы. — Слушай, приятель, мне надо идти. У меня свидание.

Урод как будто даже слегка огорчился, чего-то он мнется, а потом все же решается:

— Слушай, друг, а ты… ну, не сделаешь мне одно одолжение?

— Да, конечно, — киваю я, пытаясь угадать, сколько он у меня попросит.

— Ну, мы с Али… мы, ну, избавляемся от квартиры. Я пока поживу у друзей, но к ним нельзя взять кота. Ты не мог бы его приютить на время?

Я мучительно соображаю, какого кота он имеет в виду, а потом до меня доходит, что он говорит об обычной настоящей кошке. А кошек я ненавижу. Всем сердцем.

— Прости, приятель… я не особый любитель кошек… и потом, я у Гэва живу, а он точно не разрешит.

— А-а… — говорит он с таким разнесчастным видом, что мне просто нужно попробовать сделать хоть что-то, и я звоню Диане и спрашиваю, как она отнесется к тому, чтобы присмотреть за кошкой. Диане нравится эта идея, она говорит, что Никки и Лорен давно собираются завести кошку, так что это будет для них испытанием, проверкой, смогут ли они это выдержать. Она говорит, что сейчас свяжется с ними, отключается, перезванивает мне буквально через пару минут.

— Все в порядке. У кошки есть временный дом, — говорит она.

Урод жутко рад, что все так славно устроилось, и мы договариваемся, когда он привезет животину в Толкросс. Когда мы с ним расстаемся, я чувствую, как ужасная ярость пробивается сквозь мое оцепенение, разъедая меня изнутри. Я собираюсь с духом и звоню на мобильный моему деловому партнеру.

— Саймон, привет. Как дела?

— Ты где?

— Не имеет значения. Ты уверен, что Бегби все еще в тюрьме? Мне тут сказали, что его давно выпустили.

— И кто те енто сказал?

Показушный переход Психа на шотландский народный звучит очень уж неубедительно.

— Это не важно.

— Не, енто гон. Насколько я знаю, он еще сидит. Лживый мудак. Я отключаюсь, иду вниз по Грассмаркет и вверх по Уэст Порт по направлению к Толкроссу, лихорадочные мысли проносятся у меня в голове, и самые жуткие чувства раздирают меня изнутри.

Я, кажется, привязалась к Заппе, к коту, который у нас поселился. Я с ним занимаюсь кошачьей гимнастикой. Есть такая гимнастика, называется кэтфлексинг, на прошлой неделе по телевизору была передача, по Четвертому каналу. Я поднимаю его тридцать раз в позе номер один, когда я приседаю, а он лежит у меня на плечах, как воротник. Потом — приседания в позе номер два, когда я поддерживаю его под животиком одной рукой и под грудкой — другой. По тридцать повторов с каждой стороны.

Входит Лорен и удивленно таращится на меня.

— Никки, что это ты делаешь с бедным котом?

— Занимаюсь кошачьей гимнастикой, — объясняю я, испугавшись, как бы она не подумала, будто я еще и зоофилией страдаю. — Когда ты ведешь напряженную жизнь, домашние животные обычно испытывают недостаток внимания, так что это — хороший способ для поддержания формы и восстановления дефицита общения с котом. Ты выполняешь физические упражнения, что всегда полезно, а животное не чувствует себя заброшенным. Хочешь, попробуй сама, — говорю я, опуская котяру на пол.

Лорен в сомнении качает головой, а мне уже пора уходить — мы сегодня снимаем последнюю порносцену с Терри, Мел и Кертисом в роли запасного ебаря. Я еду в Лейт, потому что мы договорились встретиться на квартире у Саймона.

У Кертиса на лице придурочная улыбочка. Вообще-то мальчик не сказать чтобы совсем безнадежный, худо-бедно его можно натаскать, по крайней мере в том, что касается секса. Он ходит за мной и Мел, как больной щенок, который выпрашивает еду, или, в данном конкретном случае, пизду. Хотя это, наверное, не совсем справедливо. Мальчику хочется большего. Он хочет любви, хочет принадлежать к какому-то кругу, хочет, чтобы его приняли за своего. На самом деле мы все хотим того же, только Кертис более искренен и бесхитростен в своих желаниях. Он очень хочет понравиться нам. Даже не так, не просто понравиться — ему хочется, чтобы мы его полюбили. Со своей стороны, мы смеемся над ним, причем иногда наши шутки выходят на грани жестокости.

Почему? Это мы так наслаждаемся своей властью или это все из-за того, как сказала бы Лорен, что мы ненавидим то, что мы делаем?

Нет, как я уже говорила, в Кертисе мы узнаем себя. Вроде как он — вариация нас самих, только более жалкая, напрочь лишенная чувства собственного достоинства. Печальный странник в вечных поисках чего- то такого — который так и не нашел, что искал. Но у Кертиса еще есть время. А у нас времени все меньше и меньше. Может быть, это как раз и влияет на наше к нему отношение. Мне кажется, я до сих пор еще чувствую его у себя между ног. Штучка у меня аккуратная, маленькая, и я никогда не думала, что в меня поместится такое. Иногда я сама на себя поражаюсь.

— Тебе нравится? — спрашиваю я, подставляя ему под нос свою шею.

— Ага, пахнет зыко.

— Я научу тебя пользоваться парфюмерией, Кертис. Я тебя многому научу. А потом, когда я стану старой и мудрой, а ты все еще будешь красивым молодым мужчиной, не пропускающим ни одной девственницы в этом городе, причем все девочки — как минимум вдвое моложе тебя; как и должны поступать все состоятельные пожилые мужчины, ты будешь меня вспоминать добрым словом. И будешь ко мне относиться, как к человеку. И не будешь меня обижать.

Мел улыбается, прихлебывая красное вино. Скорее всего она даже не понимает, насколько я сейчас серьезна.

Кертис же, кажется, ужасается моей фантазии.

— Я не буду тебя обижать, никогда-никогда! — Он почти пищит.

Эти молоденькие мальчики, такие сладкие, нежные сердцем — какие же из них вырастают чудовища! Но с годами, на склоне лет, они, как правило, снова становятся милыми, добрыми и воспитанными. Вот только Псих Саймон об этом не знает. И он тоже многому учит Кертиса, и мне далеко не всегда нравятся те уроки, которые он ему преподает.