Я сказал Мартину с Нильсом, что мне надо немного развеяться, а то я уже сатанею от клуба. Кэтрин я сказал, что мне надо съездить домой, повидаться с родителями. Но что мне действительно было нужно — вот это самое. Это все, что я мог сделать, чтобы оторвать себя от нее. От Дианы Коулстон.

Мы занимались любовью почти до утра, на свободной кровати Гэва. Просто хотеть ее, до боли желать ее, истощиться сверх всяких возможных пределов, но скоро опять быть готовым к действию. Опыт подсказывал мне, что это не любовь и не чувства вообще, это просто реакция двух чужих, незнакомых тел на близость друг друга. Что это быстро пройдет. Но в пизду этот опыт. Так что вот чем мы с ней и занимались всю неделю, обычно — у нее, чтобы не смущать Гэвина.

Сегодня утром она надела мою футболку, а мне всегда нравилось, когда девушка так делает. Мы с ней сидим на кухне, пьем кофе. Входит Гэв, уже готовый идти на работу — при полном параде. Он видит ее, широко распахивает глаза и выскакивает из кухни как ошпаренный. Я окликаю, я не хочу, чтобы он чувствовал себя чужим в своем доме.

— Гэв! Иди к нам!

Он покорно возвращается.

— Это Диана, — говорю я ему.

Диана улыбается и протягивает ему руку. Он пожимает ее, садится за стол и пьет чай со мной и, ага, с моей девушкой. А я думаю о Кэтрин и о том, что я скажу Диане. С этими невеселыми мыслями я покидаю ее и направляюсь в город.

Когда все по идее нормальное кажется таким странным, ты понимаешь, что жизнь ведешь вздрюченную. Я сижу в Прин-сесс-Стрит-Гарденс с моей невесткой Шэрон и племянницей Мариной, которую я никогда раньше не видел. Да и Шэрон я не видел уже несколько лет. Я думаю, в последний раз мы с ней виделись, когда я трахал ее на похоронах моего братца, в туалете, когда она была беременна Мариной.

Я не только не могу найти эмоциональную связь с тем собой, которым я был тогда, теперь я не могу даже представить себе, что это был за человек. Конечно, может быть, я пытаюсь себя обмануть, никогда нельзя быть уверенным, но я так чувствую. Остался бы я таким, каким был, если бы не уехал отсюда? Наверно, нет. Но, опять же, кто знает.

Шэрон растолстела. Вся заплыла жиром. Прежняя Шэрон, с большими сиськами, сладострастная, теперь превратилась в жирную корову. Наверное, я ей тоже кажусь далеко не красавцем, но это, как говорится, ее проблемы, я просто честен в своей негативной реакции. Но при этом я чувствую вину за это свое отвращение к Шэрон. Она — хорошая женщина. Мы сидим в «Пиацце», пьем кофе, а Марина катается на карусели, на такой мрачномордой лошадке, и машет нам рукой.

— Я тут узнал, что у тебя ничего не вышло с тем парнем, за которым ты была замужем. Жаль, — говорю я ей.

— Да нет, мы разошлись еще в прошлом году, — говорит она, закуривая «Регал», она предлагает мне сигарету, но я отказываюсь. — Он хотел детей. А я не хотела больше детей, — объясняет она и, помолчав, добавляет: — Но, наверное, было и что-то еще, кроме этого.

Я лишь молча киваю, чувствуя смущение и неловкость на этом празднике откровения, когда люди вот так вот с ходу выкладывают тебе всю свою подноготную.

— Все в жизни бывает. — Я пожимаю плечами.

— А ты-то как, у тебя кто-то есть?

— Ну, тут все запутано… я тут на прошлой неделе встретил одну девушку, — говорю я и буквально чувствую, как лицо у меня озаряется странным светом, а губы складываются в улыбку, когда я думаю о Диане. — Одну старую знакомую, я ее знал еще до отъезда. А еще у меня есть подруга в Голландии, но там сейчас напряженный период. Хотя, наверное, с ней все кончено.

— Узнаю старину Марка.

Я всегда предпочитал длительные отношения, а не встречи на одну ночь «трахнулись-разбежались», хотя у меня почему-то никак не складывалось ни с тем, ни с другим. Но когда ты встречаешь женщину, и не важно, сколько раз вы успели когда-то потрахаться, ты всегда думаешь… да. Надежда, как говорится, умирает последней.

— Слушай… — Я лезу в сумку и достаю оттуда конверт. — Это тебе и Марине.

— Мне ничего не нужно. — Она отталкивает мою руку.

— Но ты даже не знаешь, что там внутри.

— Я могу догадаться. Это ведь деньги, да?

— Да. Возьми. — Не.

Я смотрю ей в глаза.

— Слушай, я знаю, что про меня тут болтают в Лейте.

— Никто про тебя не болтает, — говорит она, вроде бы пытаясь меня успокоить, но на самом деле это звучит унизительно для моего самолюбия. Мне даже как-то обидно. Почему это никто не болтает?! Должны болтать…

— Эти деньги не с наркоты. Честное слово. Это от моего клуба, — объясняю я, борясь с искушением рассмеяться. Любой, кто держит музыкальный танц-клуб, делает деньги, пусть даже и не напрямую, именно с наркоты. — Возьми. Я хочу что-нить сделать… для моей племянницы. Пожалуйста, — говорю я и уточняю: — У нас с братом не было ничего общего. Хотя про нас и говорили, что два сапога — пара. Оба психи, но каждый — по-своему. — Шэрон в ответ улыбается, и я вдруг проникаюсь мыслью, что я ведь любил своего брата Билли, я вспоминаю его лицо, как он всегда меня защищал, и мне становится очень жаль, что мы с ним так и не сумели общаться нормально. Менее агрессивно, менее категорично и все такое. Но все это — дерьмо. Ты был тем, кем ты был, и есть то, что ты есть. И на хуй все сожаления. — Знаешь, что странно: даже не столько я скучаю по Билли, сколько жалею, что мы не смогли с ним поладить. Будь он жив, все было бы совсем по-другому. Я, знаешь, сильно изменился. И он бы тоже, наверное, изменился бы, я так думаю.

— Может быть, — говорит она с сомнением, и я не знаю, кого она имеет в виду: его, меня или нас обоих. Она смотрит на конверт, щупает его. — Там, должно быть, несколько сотен.

— Восемь кусков, — говорю я. У нее глаза лезут на лоб.

— Восемь тысяч фунтов! Марк! — Она понижает голос и озирается по сторонам, как будто мы с ней — герои в шпионском фильме. — Нельзя так вот просто ходить по улице с такими деньжищами! Тебя могут ограбить или еще что-нить…

— Ну, так сразу неси их в банк. Смотри, я их с собой не возьму, так что если ты не забираешь конверт, он так и останется тут лежать. — Она хочет что-то сказать, но я перебиваю: — И не думай, что что-то такое… я бы не стал этого делать, если бы не мог себе этого позволить. Не такой уж я и придурок.

Шэрон кладет конверт к себе в сумку и сжимает мою руку, а в глазах у нее блестят слезы.

— Я даже не знаю, что сказать…

Я отвечаю, что ничего говорить не надо. Я говорю, что мы с Мариной пойдем в кино, на «Игрушечную историю», пока сама Шэрон уладит все дела с банком и сходит по магазинам. И вот я иду, держу за руку ребенка и думаю, а что бы сделал Бегби, столкнись мы с ним сейчас. Он бы наверняка не стал… Хотя он такой отморозок, что все может быть. Так что мы загружаемся в такси и едем в «Доминион», потому что я вряд ли налечу на Франко в Морнингсайде. Когда фильм заканчивается, я завожу Марину к Шэрон и отправляюсь по своим делам.

В тот же день, позже, я иду по мосту Георга IV и замечаю еще одно знакомое лицо, но такого не может быть — этот чел просто по определению не может выходить из библиотеки! Я подхожу к нему сзади и подцепляю его пальцем за воротник, как будто я полицейский. Он практически из штанов выпрыгивает, прежде чем обернуться, и его враждебный взгляд сменяется лучезарной улыбкой.

— Марк… Марк, братишка… какими судьбами?

Мы заходим в ближайший бар. И в чем самый прикол, бар называется «Растяпа Мерфи». Так все когда- то дразнили Урода. Я уже и не помню, за что. Я заказываю два «Гиннесса» и думаю про себя, что Урод ни капельки не изменился — с виду он все такое же ходячее недоразумение, что и раньше. Мы усаживаемся за столик, и он рассказывает мне о своем проекте по истории Лейта, над которым сейчас работает, что просто напрочь срывает мне крышу. Кто бы мог подумать, что Урод вдруг займется чем-то таким?! Но он рассказывает об этом с большой увлеченностью, а потом разговор переходит на старые времена.