Он решил, что уже покончил со мной, и звук моего голоса его удивил. Он уже собрался ответить, но вмешался еще один голос. Райны.

— Что вы делаете в моей спальне, вы оба?

Она бесшумно открыла дверь и теперь стояла перед нами. Свет лампы золотил вышивку на ее юбке. Она разрумянилась от танцев; теперь она изображала гостеприимную хозяйку, предполагая, с милой улыбкой, что нарушила дружескую беседу между мною и отцом.

Аркадин взял конверт и протянул ей. не отводя от меня глаз.

— Благоволите повторить, что вы сказали.

Мне вспомнился рожок его автомобиля. Мне напомнил его этот голос, почти нечеловечески мягкий, но решительный. Таким голосом, подумал я, жрецы у каких-нибудь диких народов сопровождают свои кровавые ритуалы. Ни презрения, ни жалости не было в нем. Полное самообладание и отчуждение.

Все еще продолжая смотреть на меня, Аркадин жестом предложил Райне прочитать написанное. Я видел, как неохотно она переворачивает страницы.

Во мне вновь начал закипать спасительный гнев.

— Да, тут все правда, Райна. Я замешан во все эти истории. С валютой, с контрабандой. Я жил за счет женщин, промышлял фальшивой монетой. Три месяца — к счастью, не больше — провел в тюрьме. Но разве от этого я стал другим? Разве это меняет что-то в наших отношениях?

Она положила конверт на стол. Туберозы на ее груди и цветы в волосах уже начинали вянуть. Она казалась усталой и подавленной, храня надменное молчание женщины, чей костюм был на ней.

— Эта невеста слишком прекрасна, — сказал Аркадин. — Слишком прекрасна для тебя. Пошел вон.

Он гнал меня. У него было на это право. Это был его дом. И дом его дочери. Он был Аркадиным. Я же был похож на жалкого, разъяренного, бессильного младенца, которого наказали, но который хочет отомстить, кусая и царапая злую руку.

— Я, конечно, немногого стою. Ну а вы, мистер Грегори Аркадин? У вас ничего нет на совести? Ничего такого, что бы вы побоялись показать Райне, написанным черным по белому? Нет ли такого секретного досье о вашем прошлом? Со всеми деталями? Насчет Бракко, например?

Я швырнул в него это имя, как Давид свой камень в Голиафа. Он не дрогнул. Это несокрушимое спокойствие прямо-таки парализовало меня. Голова заболела еще сильнее. Я боялся, что меня вот-вот вырвет.

— Это бесчестно, — сказала Райна.

Я заметил, что кончик ее носа вздрагивает. Это единственное, что выдавало ее гнев. Голос же оставался спокойным и уравновешенным, как у отца.

Забитый камнями едва ли почувствует, какой из ударов будет смертельным. Я впал в такое же бесчувствие.

— Он в самом деле бесчестен. Как раз это я и хотел тебе продемонстрировать.

Надо идти. Прочь отсюда. Никогда не видеть их. Ни его, ни ее. Я побрел к двери.

— Нет, — услышал я, как сказала Райна. — Бесчестно то, что хотел сделать ты, отец. То, что ты сделал.

Карнавальная толпа приняла меня в свое жаркое лоно. Я прошел мимо идиотских мавров с их алебардами. Выбежал в холодную ночь, один на один с моим гневом и моей печалью, один в этих горах…

Когда я вошел в скверную комнатенку отеля «Фронтон», Мили спала. Сам не знаю, как я не сломал тогда себе шею на этой чертовой дороге Вила-Хермозы, тем более что бежал изо всех сил. Усталость только разожгла мою ярость.

Она испугалась.

— Не бойся, я не трону тебя. Иначе ты бы не вышла живой из моих рук. Хорошенькое добавленьице к списку в желтом конверте, а?

Слабый свет лился с потолка. Ну и видок у меня был тогда: по лицу, покрытому пылью, струями стекал пот, оставляя грязные следы на коже.

— В чем дело, Гай? — запинаясь, проговорила она. — Ты пьян?

Она скорчилась в изголовье кровати, прижавшись к стене. Усталость обессилила меня. Но я должен был узнать правду.

— Что ты сказала Аркадину?

— Аркадину?

Мили умела лгать не хуже других. Но она была никудышная актриса, и я понял, что ее удивление непритворно.

— Что ты сказала ему обо мне?

Она плотнее завернулась в пижаму и тряхнула своей каштановой гривой.

— Но, Гай, я не видела Аркадина с тех пор, как приехала в Испанию. Он был наверху, в замке, а я…

Я больно сжал ей руку.

— Ты не видела его? Можешь поклясться в этом? А твои угрозы, ты о них забыла? И письмо…

Она по обыкновению начала ныть.

— Я была так несчастна… эта девица… Ты знаешь, как я…

Я прервал ее: «Ну, ты добилась своего. У меня с ней все

кончено. Я ее потерял. И наверное, уже никогда не увижу».

Мили в слезах обвила мою шею руками.

— О дорогой, я так счастлива!

Но я оттолкнул ее.

— Ах, так ты счастлива? Мне плевать на это. Мне только надо знать…

Что я хотел знать? Я явился прямо к Мили, потому что был убежден, что все это дело ее рук, ее месть. Я собирался заставить ее признаться в этом и заплатить за предательство. Ярость, желание заставить других страдать- так, как страдал я сам, — вот что двигало мной. Задумайся я хоть на секунду, я понял бы, что у Мили просто-напросто не было времени, чтобы увидеться с Аркадиным, и что, даже если бы она выполнила свою угрозу, Аркадин не успел бы подготовить свое тайное досье. Кроме того, досье содержало подробности, о которых Мили не была осведомлена.

Я бессильно опустился в кресло.

— О'кей, Аркадина ты не видела. И ничего не рассказывала обо мне.

— И ни о чем другом. Я каждый день ходила на яхту, ты знаешь. Этот секретарь — ну, помнишь, я рассказывала, в очках такой, — пытался за мной приволокнуться. Я, наверно, не слишком решительно его отшила, а то бы…

Я в нетерпении перебил ее:

— Ладно, мне все это известно. Ну так что?

— Ну так ничего. В один прекрасный вечер меня и еще пятерых девочек пригласили в круиз по Средиземному морю. Утром мы отчалили. Остальные…

— Остальные остались в Ситжесе. Ты говорила. А ты, значит…

— Я ужасно хотела видеть тебя, Гай. Я так много о тебе думала, и когда мы разговаривали в последний раз…

Я отключился. Попытался сосредоточиться на своем. Она вылезла из постели и гладила меня по голове.

Итак, Аркадин не соврал. За мной следили ребята из сыскного агентства. Если не скупиться на денежки, эти чертовы ублюдки раскопают что угодно. Но как я сказал Мили несколько минут назад, каким бы путем он ни раздобыл свою информацию, от этого ничего не меняется. К тому же я рад был узнать, что Мили не замешана в это грязное дело. Потому что как-никак она была моим единственным другом. В целом свете.

Она протерла мне лоб одеколоном. Дала чистое полотенце и стакан воды, отдающей глиняным кувшином, в которых тут ее держат. Она потихоньку пыталась вновь завладеть мной.