Он точно знал, что поедет, и, кажется, Маня знала тоже.

– Как хочешь, – сказала она и пожала плечами. – Анна Иосифовна без тебя справится, и Катька не подведет. Ты уже все сделал, роман написал, а дальше как знают.

– Вот именно.

– Но все равно вставай. Я тебе ванну налила. Кипяток, как ты любишь! Царь велел себя раздеть, два раза перекрестился, бух в котел – и там сварился! Иди, а то остынет.

Ворча, как старый облезлый пес, он выбрался из постели, посмотрел с сожалением – почему нельзя в нее вернуться и провести там весь день?! – и поплелся в ванную.

Маня в самом деле налила ванну почти до краев. И добавила какой-то сладко пахнущей пены, похожей на безе. Ее облака перехлестнули через бортик, когда он сел в воду.

Он сел, закрыл глаза, поднял руку, облепленную пеной, похожую на лапу снеговика, зачем-то понюхал – пахло хорошо – и позвал:

– Ма-аня! Ма-ань!..

– А?..

– Я никуда не поеду.

– А?!

– Подойди ко мне.

Она не шла довольно долго. Он лежал в пене, закрыв глаза, и вспоминал, как первый раз попал в этот дом и думал, что здесь ему всегда будет просто.

С тех пор прошло много месяцев, и ему никогда не было просто. Зато всегда было хорошо. Так хорошо, что он – как писатель! – ни за что не решился бы описать это словами.

Не существовало и не могло существовать таких слов.

– Ты меня звал?

Он разлепил веки.

Маня Поливанова сидела на бортике старорежимной немыслимой ванны на львиных лапах, стоявшей совершенно нелепо посреди ванной комнаты и занимавшей очень много места. В руках у нее был серебряный поднос с ручками, а на подносе высокая запотевшая бутылка и два бокала.

– «Вдова Клико», – сообщила Маня и показала подбородком на бутылку, руки-то у нее были заняты. – Пушкин очень любил, Александр Сергеевич! В Михайловскую ссылку Иван Пущин привез ему несколько бутылочек именно «Вдовы», и они на троих с няней Ариной Родионовной распили…

Алекс сел так резко, как давеча в постели, и на каменный пол выплеснулось немного душистой и плотной пены, похожей на пирожное безе.

– Это шампанское, – зачем-то объяснила Маня Поливанова и пристроила серебряный поднос на край немыслимой ванны. – Для тебя. Черт с ней, с пресс-конференцией, но роман-то ты написал! И вот говорю тебе как читатель – это превосходный роман! Ничего лучшего я не читала давно, клянусь тебе!..

– Ты не можешь судить, – пробормотал он, не в силах оторвать взгляд от подноса. Никто и никогда не приносил ему шампанское в ванную! – Ты необъективна.

– Конечно, я могу судить! – И легкомысленная Маня махнула рукой. – Говорю тебе и как читатель, и как писатель, роман превосходный. И давай мы за это выпьем. За твой роман. За твой талант. За то, что ты лучше всех.

– Я не лучше! – заорал Алекс. Нужно же было как-то защищаться. – Тебе так кажется, потому что ты в меня влюблена!!!

– Ну, если б ты был идиотом и бездарью, – сказала Маня совершенно хладнокровно, – я бы в тебя не влюбилась. Это уж точно.

– То есть ты влюблена в автора «Запаха вечности» и «Очень странной истории», а не в меня?

Она сосредоточенно разливала ледяное вино в высокие юбилейные бокалы. Оно пенилось и переваливало через край, как безе из ванны.

– А что, – осведомилась она, разлив, – этот автор, в которого я влюблена, не ты?..

Алекс не нашелся что ответить.

Как раз потому, что автором был именно он.

– За тебя! – провозгласила Маня, подняв бокал. – За то, что ты лучший. За то, что с тобой так интересно. За талант, если на самом деле имеет смысл за него пить.

И они выпили залпом – Маня, сидящая на бортике, и Алекс в ванне.

– Я все равно не поеду, – сказал он, выдохнув. – И не уговаривай меня.

– Не буду я тебя уговаривать. Не езди.

Она налила еще по бокалу, чокнулась с ним, провозгласила:

– Ну, будем здоровы!.. – и стала сосредоточенно стаскивать майку, на которой белыми, слегка вытертыми буквами было написано «Divided we’ll stand».

Алекс эту майку обожал.

– Что ты делаешь? – глупо спросил он, когда она принялась за джинсы. Как будто непонятно, что она делает!

Царственным жестом голая Маня Поливанова протянула ему руку. Он сжал ее своей, горячей, мокрой и скользкой, и смотрел, не отрываясь.

Зрелище того стоило.

Маня переступила через высокий борт, величественно опустила себя в воду – пена беззвучно поднялась горой и закрыла от него все самое интересное.

Он облизнул внезапно пересохшие губы, и Маня, устроившаяся у него на коленях, потянулась за бокалом и подала ему.

Он принял бокал, не отводя от нее глаз.

– За тебя, – очень серьезно сказала она. – За то, что ты написал превосходную книгу. И мне ли не знать, как трудно она тебе далась!

– Легко, – выговорил он с усилием. – Я так давно ничего не писал, что писалось легко. Кроме того, мне было о чем рассказать.

– Ну да, – то ли согласилась, то ли не согласилась Маня. – Легко, конечно.

Она допила, перегнулась через край, поставила бокал на залитый пеной каменный пол и, вытянувшись, легла на Алекса. Прямо перед его носом оказались ее пунцовые щеки и близорукие восторженные глазищи, а под руками скользкие бока и груди, прижимавшиеся к нему, а где-то там дальше длинные ноги, которыми она время от времени взбрыкивала, как жеребенок.

Или как дельфиненок, раз уж они в воде?.. Или как русалка?.. Или у русалок хвосты, а не ноги?..

Он ничего не соображал. Совсем.

В голове шумело то ли от «Вдовы Клико», любимого напитка Пушкина Александра Сергеевича и его нянюшки Арины Родионовны, то ли от горячей воды.

Или от любви?..

Ладонями он с силой провел по Мане сверху вниз, куда только смог достать, и определил совершенно точно, что никакого хвоста нет, а есть гладкое и сильное женское тело, разгоряченное и ждущее – его.

Только его одного.

Маня потянулась повыше, кожа скользила по коже, и это было так остро, что он замычал тихонько – от отчаяния, от возбуждения, – и серьезно поцеловала его в губы. Потом сделала сильное движение, выпрямилась, закинула за голову руки, и он понял, что это – подарок.

Маня подарила ему себя этим утром.

Когда все закончилось, она упала на него, и растеклась по нему, и пристроила голову на грудь, хотя это было очень неудобно – вода немедленно попала ей в нос, она зафыркала, захрюкала и села, рассматривая его, как ему показалось, с изумлением.

Это изумление почему-то привело его в восторг, он взял ее за уши, притянул к себе и сказал то, что хотел сказать, – по-французски.

– Я ничего не поняла, – сообщила Маня, когда он замолчал. – Но это было красиво.

Они еще полежали, обнявшись, в почти пустой ванне, из которой только что расплескали всю воду, а потом она вдруг завопила, что он сейчас опоздает и все пропало!..

Тут они заспешили так, как будто на них надвигалось цунами и непременно нужно успеть забраться на