согласился на это. – Катерина сладко улыбнулась, а у Юлии вдруг изменилось лицо – стало бабьим от злости и непонимания. – Поэтому поэтические сравнения со стометровками в моем случае не имеют никакого отношения к жизни.
– Я вообще-то не спортсмен, – низкий тяжелый голос заставил их обеих вздрогнуть и оглянуться. Тимофей стоял совсем близко, прислонившись плечом к полукруглой мраморной колонне. В руке у него был телефон.
– Ты… давно стоишь? – испуганно спросила Катерина. Она моментально позабыла о Юлии и видела только его усталое недовольное лицо с глубокими тенями вокруг глаз. Господи, сколько он слышал из того, что она наговорила?
– Порядочно, – сказал он, отвечая сразу и на вопрос, и на то, о чем она только подумала. Потом он нехотя перевел взгляд на официантку, которая, повинуясь молчаливому приказу, тотчас же придвинула ему стул.
Тимофей кивнул ошарашенной, переполошившейся, как курица, Юлии, как бы отпуская ее, и обратился к Катерине:
– Как ты долетела? Леша сказал, что он тебя встретил и привез в отель…
– До свидания, Тимофей Ильич, – пробормотала Юлия и быстро вышла, почти выбежала на улицу. Катерина проводила ее глазами.
– Ты все слышал? – спросила она, глядя на вечерний поток беззаботных пешеходов и сверкающих машин.
– Почти, – ответил он. – Что ты мечтаешь сделать из меня отца семейства – слышал. Как это тебе в голову взбрело?
– Сама не знаю, – сказала она, и щеки у нее загорелись тяжелым румянцем. – Прости меня, Тимыч. Я знаю, что ты совсем не хотел бы это услышать…
Но она ошибалась.
Он испытывал глубокое, просто чудовищное смятение. Он не был готов к такому повороту событий и не знал, как должен реагировать. Что именно он должен делать? Ругаться? Негодовать? Кричать, чтобы она это выбросила из головы?
Он не желал ни первого, ни второго, ни третьего. Больше всего ему хотелось… поговорить об этом.
Вдруг она сказала это серьезно? Вдруг случилось так, что она не боится его кошмаров и не считает его непригодным к жизни? Вдруг ей и вправду нужен он сам, Тимофей Кольцов, вместе со всеми его недостатками, амбициями, неудовлетворенным самолюбием и стремлением непрерывно что-то доказывать самому себе?
Вряд ли это возможно, но он очень хотел поговорить с ней об этом.
Я просто схожу с ума, решил он. Куда я лезу? В мужья этой профессорской дочке набиваюсь? В отцы семейства? Жарить по выходным шашлыки на их даче и выслушивать истории бабушки-императрицы? Я не гожусь для всего этого, неужели не ясно? Я не могу быть с ними. Я чужой, невоспитанный, оборванный мальчишка с темным прошлым. Я не знаю, почему, если старшая – Катя, то младшая обязательно Даша. Я не знаю, почему зовут Моней собаку, у которой кличка Вольфганг, и при чем тут Моцарт?! Я не хочу этого знать и не смогу жить их жизнью.
И больше всего на свете Тимофею Кольцову хотелось, чтобы Катя Солнцева вот сейчас, в этот самый момент, на женевской набережной, вдруг обняла его и сказала, что он нужен ей больше всего на свете, что она без него пропадет, и плевать ей на все его внутренние противоречия…
Он даже зажмурился, ясно представляя себе, что вот сейчас, вот-вот она его обнимет, и он с облегчением и радостью скажет ей…
Глядя на улицу, Катерина молчала. Тимофей видел ее длинную шею и часть щеки. И маленькое ухо с бриллиантовой сережкой.
– Я не сержусь, – сообщил он сипло. И откашлялся. – Я знаю, что это ты просто так сказала…
И замолчал, выжидая. Но она лишь грустно взглянула на него и подсунула руку под его горячую ладонь.
– Давай говорить о делах, Тимыч, – предложила она, и Тимофею почудилась тоска в ее голосе, – слышал, Юлия сказала, что готовится какой-то большой шум?
– Х… с ним, с шумом, – вдруг грубо заявил Тимофей. – Приедем в Москву – разберемся.
Но ни в чем разобраться они не успели.
На следующий день Тимофей зачем-то потащил ее с собой на переговоры. Очевидно, давал понять, что ее приезд в Женеву имеет еще и деловые цели.
Ночь они провели в разных углах громадного номера, думая каждый о своем. Тимофей делал вид, что работает, а Катерина делала вид, что спит. Он ушел от нее, как только она задремала после короткой и бурной любви, и она не сделала попытки его остановить.
Он пришел под утро, разобрав все бумаги и не найдя, чем бы еще заняться, и осторожно пристроился с краю. Он спал, казалось, одну секунду и проснулся от телефонного звонка портье, который должен был их разбудить. Катеринина голова лежала в сгибе его локтя, ногой он притиснул к себе ее бедра, а рукой сжимал грудь.
Это было единственно правильное положение их тел, и Тимофей опять испугался. Что он станет делать потом, без нее? Как будет жить один?
Затем он вдруг подумал, что все это ужасные глупости. Почему он должен жить один? Почему он не может жить с ней? Надо только как-то хитро заставить ее остаться с ним. Что-нибудь придумать. Надавить на ее чувство долга. Не может же она, в самом деле, бросить обесчещенного мужчину?!
Он неожиданно громко захохотал и стал целовать ее. Она проснулась, очень недовольная, попыталась отпихнуть его и снова заснуть, пока не поняла, что он хохочет. Хохочет!
