Какую ещё информацию? Херня какая-то… Репортёр, тыр-пыр… а сам «Пётра Первого» курит. На его месте Валерка бы сигары курил и на джипе катался. Хреновый, поди, репортёр…
Вдоль всей стены висели портреты каких-то солидных дядек. Валерка остановился, разглядывая разнообразные физиономии. Сзади гудели журналисты. Малый что-то громко сказал, и несколько человек возмущённо затараторили в ответ. Малый, блин, та ещё жопа… хитрый, как этот…
Оба-на! Этого Филон узнал — Жириновский! Это они в студии снимали. Надо же, понесло его сюда… А в Тулу не приезжал. Ага… эта, как её, Хама-мада, что ли… А ничего, симпатичная. Старая только. Во, наверное, денег в Кремле зашибает! Ничего, мы тоже на мерседесах покатаемся. Москвич говорит, у них, мол, план — зашибательский…
… Что-то изменилось… что-то стало не так…
Филон поглядел по сторонам, пожал плечами. Вроде, всё на месте…
Он забычковал сигарету и неторопливо пошёл по коридору в сторону студии, к Мустафе, ошивающемуся в коридорчике у дверей, вместо того, чтобы контролировать вторую часть коридора.
Валерка вдруг представил себе, как сержант Забелин ползёт перед ним на карачках, а он подпинывает сучонка прямиком к сортиру. К специально нечищеному сортиру. На расстрел.
Или, как в фильме «Спецназ», — лейтенант Валерий Феофилов (нет…
… Мать моя!..
… Мать моя армия, до Филона, наконец, дошло!
Телефоны!
Телефоны молчат!!!
И, вроде, недавно совсем перестали…
С улицы донёсся вой сирен и невнятное кваканье мегафона…
Валерка уже был у поворота к дверям студии, как что-то неясное дохнуло по коридору… Валерка шарахнулся к стене, и чуть было не открыл пальбу.
Фу… поблазнилось… просто сквозняк.
Стоп. А что это у нас так засквозило, а?
Ё-моё, да это же из-под двери рекламного отдела несёт! Вон там, чуть подальше… где Мустафы, падлы, сектор, а не его, Валеркин!..
Вот, суки, а? Там же не было никого!
Валерка попятился назад и заорал:
— Мустафа!
— Чё орёшь, — выглянул из-за угла Мустафа. — Тут передача идёт, а ты орёшь… — он широко улыбался.
— Вот, чурка, блин… секи! — Филон мотнул стволом в сторону двери. — Секи, Мустафа, там фигня какая-то…
— Где?
— Вон, та дверь, сечёшь? Этот… Кирилл говорит, что там нет никого. А теперь — из под неё свистит…
— Это… Москвич говорит, рано ещё!
— Москвич, Москвич! Хрена ли, Москвич?! А вдруг они уже в окна лезут?
— Бля-а-а… — ошалело протянул Мустафа. — Не… Филон… рано же!
Обоим стало не по себе. Валерка вдруг почувствовал, что ему трудно глотать.
— Может, гранатой? — шёпотом сказал Мустафа.
— У нас… — Филон всё-таки сглотнул слюну. — У нас их всего… — он оглянулся и прошептал, — всего две, тупак! Забыл что ли?
— А вдруг там спецназ?
— Не… Москвич сказал, они раньше, чем через тридцать-сорок минут не приедут! — ему вдруг очень- очень захотелось, чтобы Москвич был прав. Он же из Москвы! Он же знает!!! Он же говорил, что тут — провинция! Чёрт, он, правда, и про Тулу так же говорил.
Мустафа тупо посмотрел на него и осторожно спросил:
— А сколько сейчас? Этого… как его… времени сколько?..
Всё было ясно, всё было понятно — чего уж там голову в песок прятать. И было жутко, жутко, жутко… как в могиле.
— А ты и так в могиле, — прошептал кто-то над ухом, и Ольгу пробила крупная дрожь.
С трудом удержавшись от крика она не сразу поняла, что слышала собственные мысли. Всё же ясно, правда? Это захват — это я сразу догадалась. В дверь они не вломились — думают, что здесь нет никого — свет не горит, телефоны надрываются. Милиция скоро понаедет, спецназ… кто там ещё в таких случаях приезжает?..
А потом либо в перестрелке прикончат, либо газом каким-нибудь отравят… или эти… террористы найдут. И будешь тогда сидеть вместе со всеми и под себя мочиться, как в Беслане.
Ольга вдруг вспомнила, как совсем маленькую, папа брал её кататься на лыжах на озеро Шарташ. Снег блестит, лыжи поскрипывают… чай у папы в термосе такой сладкий… а потом домой, переодеваться (шерстяные носки — немедленно! — совсем девчонку заморозил, отец родной называется! — Ольга, марш в ванную отогреваться!) и потом сидеть рядом с мамой и папой, чистой и согревшейся… и смотреть вместе телевизор…
Здешний телевизор она выключила. Зачем-то пригибаясь, подбежала к шкафу, встала на цыпочки, закрыла глаза и от страха никак не могла нащупать кнопку. В какой-то момент она навалилась на шкаф, и ей показалось, что он сейчас упадёт… В одно мгновение ей представился грохот, топот ног там, за дверью, выстрелы, кровь… смерть… но кнопка щёлкнула и Ольга открыла глаза. Всё было в порядке. Так же пригибаясь, она вернулась к столу и съёжилась рядом со стулом.
«Хочешь смотреть телевизор дома, а не на работе — приди в себя! — сжав зубы и пытаясь не заплакать, сказала она себе строгим маминым голосом. — Думай, дурочка, что делать?»
Выбор был невелик — сидеть, сидеть и сидеть. Ждать, что произойдёт. Только от этих непрерывных звонков всех телефонов Ольга вот-вот сойдёт с ума.
«Так… — прошептала она, зажимая уши, — чем я могу помочь Андрею?»
Андрей. Господи, она же любит его!
Он же всё для неё сделает!
…
А ты? Что ты можешь сделать для него?
Ответ был безжалостен.
Ничего.
Ничего нельзя сделать. Всё, что приходит на ум, всё может сделать только хуже, чем есть сейчас.
«Слушай, малыш, — улыбаясь, прошептал в темноте Андрей, — пора нам отсюда сматываться. По- английски, не прощаясь. Здесь становится чересчур весело».
— Это ты сказал мне вчера, — едва слышно пробормотала Ольга.
Казалось, что кто-то внезапно налил в неё ледяную воду. От пяток до макушки всё стало холодным. Заломило затылок. Ольга встала. Двигаться, чувствуя себя резиновой куклой, под завязку налитой жидким льдом, было непривычно. Всё получалось как-то плавно, как во сне.
Нащупав свою сумку, Ольга повесила её на плечо, подошла к шкафу, открыла его и достала свою дублёнку, сняв её с поперечины вместе с проволочной вешалкой.
На секунду она замерла, положив руку на куртку Андрея. Потом прижалась лицом к рукаву и глубоко вдохнула знакомый запах — кожа… табак… Андрей…
