Аларт и генерал от кавалерии фон Ренн. За ними следовали рижские бюргеры и дворяне, верхом, с обнаженными саблями, барон Менгден с тремя генералами[11], личная охрана Шереметева в желтых мундирах и, наконец, сам генерал-фельдмаршал в золоченой карете, запряженной шестеркой гнедых лошадей; рядом сидел тайный советник Левольд. Впереди кареты ехали трубач и два барабанщика с позолоченными серебряными барабанами, рядом шел слуга в турецком наряде, а за каретой ехали верхом музыканты на покрытых желтыми попонами буланых конях.
Шествие замыкал предоставленный в собственное распоряжение фельдмаршала эскадрон.
Через Карловы ворота навстречу Шереметеву вышли ратманы. Они приветствовали его и подали на бархатной подушке два золотых ключа. В этот момент с городских валов и в цитадели палили из всех пушек.
У замка фельдмаршала и генералов встретили ратманы и духовенство, а в королевских покоях — сам губернатор; при этом снова палили пушки.
В замковой церкви дворяне и духовенство принесли публичную присягу, заверив ее подписями и печатями. Затем Шереметев отправился на площадь ратуши, где был устроен обтянутый красным бархатом помост с балдахином из такого же бархата, а под ним тоже покрытое бархатом и обтянутое золоченой сеткой кресло с подушкой. Там присягали магистрат и старшины гильдий, в то время как бюргеры присягнули тут же на площади.
Сразу же после присяги со всех ворот и с замка сняли шведские гербы и на их место прикрепили русские. Затем Шереметев в таком же порядке и с тем же сопровождением выехал из города в свой лагерь в Дрейлинсгоф. Там устроили пиршество для генералитета и офицеров штаба, кроме них участвовали и новоявленные подданные царя, генерал майор Альфендаль, дворяне, задержанные офицеры и шведский полковник Будденброк. Всем солдатам выдали вина сверх обычной мерки, всю ночь в городе и окрестных лагерях слышалось ликование и крики пьяных. На другой день розгам и плетям пришлось усердно поработать, втолковывая провинившимся, как вести себя надлежащим образом.
В то же время выставленный на редуте караул отряда, блокирующего Дюнамюнде, перехватил письмо коменданта крепости Штаккельберга рижскому генерал-губернатору Штрембергу. В письме сообщалось, что крепость в плачевном положении, гарнизон почти весь вымер от чумы и боеспособных солдат осталось совсем мало. Седьмого июля Шереметев держал совет с генералами, после чего отправил туда генерал-майора Бука с двумя тысячами солдат. Возвели новые укрепления для полной блокады Дюнамюнде, установили дополнительные батареи, а коменданту отправили послание фельдмаршала, приложив к нему перехваченное письмо. Затем начали жестокую бомбардировку, но Штаккельберг, узнав, что Рига пала и что помощи от нее ждать напрасно, восьмого августа сдался со всеми уцелевшими людьми.
Так летом семьсот десятого года пала Рига со всеми ее крепостями.
Старый ганзейский город обрел новых господ, в его истории, как и в истории всей Лифляндии, наступила новая эпоха.
7
На третий день после этого знаменательного события по рижским улицам уже прогуливались русские солдаты. Побывавшие в Саксонии больше не дивились узеньким уличкам и домам с чердаками, выходящими на улицу, и с узкими винтовыми деревянными лестницами, а остальные рты разевали, даже шеи воротниками натерли, крутя головами и разглядывая тонкие шпили лютеранских церквей.
Горожан виднелось совсем мало, на улицу выходили только те, у кого нужда самая неотложная: надо торопиться на заседание старшин гильдии или магистрата, позвать лекаря к заболевшей жене или наказать, чтобы отзвонили по покойнику. Большинство из-за отодвинутой занавески поглядывали вниз на варваров, о которых наслышались всяких ужасов.
Глазели главным образом женщины — мужчинам некогда было. Собравшись у кого-нибудь из наиболее уважаемых политиков, бюргеры обсуждали, как им избавиться от новой напасти: шведы ушли, а русские квартирмейстеры уже ходят по домам, выведывая, где можно определить на постой офицеров и солдат. Да что они тут целую армию станут держать, если война уже кончилась и никто им больше не угрожает? Зачем тогда город воздвиг казармы с конюшнями и прочими службами? Неужели рижским бюргерам придется с семьями жить на улице? Разве же был в мирном договоре пункт о том, чтобы солдат сажать на шею домовладельцам?.. Куда же смотрят магистрат и бюргермейстеры? Почему они вовсе не заботятся о правах исконных жителей? Много о чем кричали рижские бюргеры на этих сходках, продолжавшихся весь день, а иной раз и за полночь.
У прочих сословий также были свои заботы и споры, перед тем как подать на утверждение русским властям новый городской статут. Купцы во что бы то ни стало хотели добиться, чтобы не давали права купли-продажи всем русским и полякам, которые наверняка нахлынут сюда и постараются отбить хлеб у них, кому единственно принадлежат эти права, утвержденные еще во времена польского и шведского владычества. И торговые пошлины обязательно следует сократить, об отчислениях в казну не может быть и речи, опять же и чрезмерные поборы в пользу города уменьшить, если не хотят, чтобы они закрыли все свои заведения, уехали в Германию или Голландию, чтобы Рига осталась без хлеба и денег. Малая гильдия собиралась жаловаться на Большую гильдию, пытавшуюся навязать ей свое господство, Большая — на непокорство Малой и пренебрежение с ее стороны к многовековым традициям, а обе вместе — на нетерпимое самоуправство магистрата и бюргермейстеров и на их поползновение к бесконтрольному владычеству. Магистрат, в свою очередь, обсуждал, какие законы надо учредить против мошенничающих купцов, — они больше занимаются контрабандой, нежели уплатой законных налогов; какие меры принять против гильдий, которые жалобами властям препятствуют работе самоуправления и будоражат людей; как ограничить стремление дворян препятствовать городу в приобретении им земельной собственности, как подавить их желание присвоить и те привилегии, которые принадлежат единственно потомственным бюргерам. Дворяне, приехавшие из деревни к своим заступникам, во что бы то ни стало хотели добиться, чтобы русское правительство вернуло владения, отнятые по редукции, отобрало у рижских толстосумов незаконно купленные имения, запретило бы городу удерживать беглых крепостных, отменило монопольное право купцов скупать и продавать зерно, лен и лес… У всех, положительно у всех было множество жалоб и просьб. Генерал-губернатор Репнин уже выпроводил три делегации и приказал оповестить, что он никого не примет и не будет вести никаких переговоров, пока сам царь не даст надлежащих указаний.
Бывший унтер-офицер шведского гарнизона Юрис Атауга слонялся по улицам и глазел на русских. Чего ему бояться, — таких, как он, в шведском мундире, тут много: помимо большого числа лифляндцев из завоеванных русскими земель, из Карельского, Выборгского и других полков было задержано двести пятьдесят человек. Пока власти решали их судьбу, кому в царское войско, кому домой, они беспрепятственно гуляли по городу.
Сквозь те же Карловы ворота, в которые двенадцатого въехал триумфатор Шереметев, теперь тянулись длинные вереницы телег с больными и ранеными русскими солдатами. Хотя господа из магистрата решительно протестовали против превращения города в лазарет, им в первый же день дали почувствовать, что русские генералы и губернатор не очень с ними считаются. Ответ был самый категорический: больных чумой, говорилось в нем, сюда не везут, и тех, кто животом страдает либо в горячке лежит, — также, а другим больным и раненым воинам армии победителей необходим лучший кров и уход, нежели это возможно в лагерях. Больше того, было приказано установить и в двадцать четыре часа доложить, в каких квартирах возможно разместить сто шестьдесят солдат, коим не хватало места в гошпиталях. Магистрат сидел всю ночь напролет, все перессорились, переругались, но так и не нашли никакого выхода, пришлось подчиниться.
Юрис стоял на обочине улицы и смотрел на возы, на которых раненые русские подымали перевязанные руки или ноги либо лежали неподвижно, уткнувшись головой в солому. Внимание его привлекла телега, с которой солома не свешивалась до самых осей, как у остальных, а больной покоился на тонко набитом сеннике, другой сенник, поменьше, лежал у него в головах. Рядом шел немыслимо лохматый
