Бренцису идти не хотелось, он с большой опаской поглядывал на полуразрушенное строеньице с коричневой колодой перед проемом двери.

— А ежели там еще кто?.. Может, их полон сарай.

— Дурья башка! Думаешь, не вылезли бы они, когда мы палить принялись, а один перекинулся? Сарай — его насквозь видать, разве же есть там хоть одна лошадь? Неужто косоглазые нынче пешком ходить стали? Недаром Комариным Бренцисом тебя кличут, и впрямь ума у тебя, как у комара.

Но Бренцис не сдавался, подтверждая этим, что ум у него и впрямь комариный. Ну, ладно, не в сарае, так ведь опять же эти калмыки могут в кустах укрываться… Но тут вмешался Криш — не то он на самом деле был убежден в том, что говорил, не то не хотел показать себя таким же трусом, как какой- нибудь болотненский.

— Старая ты баба, а не воин! Да ежели бы косоглазые знали, что мы здесь, так перво-наперво стали бы искать того, которого мы вчера изжарили, и ночи мы бы не проспали спокойно. И эти двое не откалывались бы, чтобы в сарае подрыхнуть за полдень. Ты что, сам не видал следов на дороге мимо этого покоса? Все они уехали, и больше здесь никого нет.

Они зарядили мушкеты и направились к сараю. Правда, Бренцис еле плелся, то и дело озираясь. Понятное дело, ни у сарая, ни в кустах, ни по ту сторону в большом лесу ни одного калмыка больше не оказалось. Убитый лежал возле дверного проема навзничь, вцепившись руками в траву, точно в последнюю минуту пытался подняться; глаза выкачены, рот раскрыт, из него вытекла струйка крови. Пуля прошла сквозь горло, шапка отлетела в сторону, бритый затылок мок в красно-черной луже. Криш нагнулся и хотел было стащить валенки, чтобы поглядеть, что там напихано, но тошнотворный запах оттолкнул его. Разглядывать больше нечего, разведчики поспешили назад к дороге.

Тут Бренциса стали донимать иные тревоги: что ежели Мартынь с остальными уже проследовали мимо и они остались одни? Нечто подобное думали и его товарищи, только таили свои страхи про себя. К сараю ползли, калмыков окружали, в живых людей стреляли — все что так их взбудоражило, что казалось, прошел уже целый час, хотя на самом деле всего только минут двадцать, Вскоре, дружелюбно лая, прибежал по дороге Медведь, а минуту спустя показалось все ополчение. Мартынь с командирами мрачно выслушал рассказ разведчиков. На людях у Бренциса сразу весь страх пропал, он взахлеб повествовал о происшедшем и хвастал так, словно ходил охотиться за козулями и проявил необыкновенную смекалку и храбрость. Предводитель вынужден был оборвать брехуна.

— Плохо, что вы одного упустили. Теперь калмыки скоро узнают, что мы в лесу, и начнут выслеживать и дознаваться, сколько нас и куда мы идем. В лесу они всей ордой не нападут, тут мы их по одному перестреляем, но ведь и открытые места будут.

И тут же, словно внезапно разозлившись на самого себя, тряхнул головой и распрямился.

— Да разве ж мы пришли сюда прятаться и таиться? Пускай лезут на нас, нам только этого и надо! Сами станем на них наскакивать, гонять, как зайцев, подстреливать, а кто в живых останется, тех к чертям угоним. За тем и пришли! Только ухо востро надо держать! Вот что!

На этот раз в разведку выслали четырех человек; кроме того, по обе стороны шли по двое дозорных. Шагали они лесом на таком расстоянии, чтобы не терять из виду движущихся по дороге и следовать наравне с нами. Обращение вожака и впрямь взбодрило сосновцев и лиственцев. Шли они браво, держа ружья наготове и зорко оглядывая окрестность, — на таких ребят можно положиться: не то что калмыков, а и настоящих псоглавцев и оборотней не убоятся. С нескрываемой радостью Мартынь время от времени обводил взглядом свою дружину, зато новые заботы принесли все те же болотненские. Ингу видно было то впереди толпы его земляков, то позади, то в самой середине. Он что-то без умолку нашептывал и втолковывал. Тащились болотненцы словно калеки, окрики и ругань Букиса не помогали, напрасно и вожак кидал назад грозные взгляды. Наконец, подождав, пока они притащатся, принялся костить их:

— Ежели вы на месте станете топтаться, так всю дорогу размесите, по уши утонете. И станут тебя кликать не Ингой Барахольщиком, а Ингой Меси Грязь.

Инга только нагло ухмылялся.

— На то ты вожак, чтобы людям новые клички придумывать.

К сожалению, Мартынь не удержался и крикнул:

— Ботало ты пустое! Не забывай, с кем говоришь! Чтобы у меня без шепотков да подговоров в строю! Порки отведал, так поглядывай, как бы еще чем-нибудь не разжиться!

О порке лучше было не напоминать, — даже и у такой тряпки, как Инга, есть своя гордость. Он побагровел, рот его искривила враждебная усмешка.

— Чем же это я еще могу разжиться?

Букис понял, что добром тут не кончится, подскочил и, замахнувшись ружьем, взревел:

— Да замолчи ты, неслух окаянный!

Не тут-то было, ругань не помогла — даже наоборот, толпа болотненских поплелась еще медленнее. Ян чертыхался: тащатся, как овцы с обмотанными копытами. Передним так часто приходилось останавливаться и дожидаться, что это в конце концов надоело и всех взбесило. Ведь таким манером и тьма посреди дороги застанет! Пропустили бездельников вперед — и это не помогло. То одному, то другому, а то и двум сразу вдруг приспичит по нужде в кусты, остальным все равно приходится ждать. Ну как тут узнаешь, то ли всерьез они, то ли нарочно — ведь животами маялся и кое-кто из сосновцев и лиственцев. Но и они не вытерпели, чтобы не поддеть:

— На месте вожака мы бы приказали вам так и переть со спущенными штанами, чтобы зря не задерживать.

— Отсчитать пятьсот шагов, расставить в ряд у кустов и по очереди отпускать.

Но и болотненцы за словом в карман не лезли.

— Коли поешь капустки со свежими червячками, так не диво, ежели по три раза на часу в кусты станешь бегать.

— А болотной похлебочки похлебаешь, так и четвертый раз сбегаешь.

— Пороть надо, это снадобье хорошее, разом животы поправятся.

Да разве ж за это выпороли?! А остальным лучше, что ли?! А они что — едут на парной упряжке, как барон Динсдорп, либо угощаются винами из Неметчины, как Холодкевич?! Да разве ж поможет дельное слово, коли разумом тронулись?! Добром уговаривать и вовсе смыслу нет — обязательно подумают, что последнее слово за ними. А тогда прощай авторитет вожака и послушание! Всех пятнадцать человек каждый день пороть не станешь, а какое наказание им еще придумаешь? Расстрелять Ингу? Это немыслимо: пусть он и пустобрех и скотина, но ведь все-таки свой человек. Да и кто поручится, что тогда не вспыхнет открытый бунт? У них же тоже ружья. А ежели у самих нет единодушия, так как же они могут биться с косоглазыми чертями, которые уже, может быть, высматривают из-за чащи… Мартынь поотстал на десяток шагов и стал держать совет со старшими, но и они не видели никакого выхода.

В предвечерний час ополченцев сильно напугал выстрел Криша в глубине леса. Правда, противника там не оказалось. Кришу попался довольно крупный козел, и он не мог удержаться, чтобы не застрелить его, хотя палить без серьезной причины было настрого заказано. Выговор, правда, Кришу достался довольно мягкий: после заплесневевших сухарей и червивой капусты свежее мясо прельстило даже самого Мартыня. Животное было упитанное и тяжелое, одному человеку далеко не унести, да и то надо мушкет отдавать товарищу. Когда подошел черед болотненских, они опять начали валять дурака — охали, кряхтели, словно на плечи им взваливают целый воз, несли по двое, волочили по земле, пока старшой лиственских не двинул одного из них в грудь и не приказал нести своим: нельзя же допустить, чтобы добро по грязи волочили.

С наступлением темноты четырех человек выставили в караул на дороге, по две пары, поодаль друг от друга, чтобы обезопасить себя с обеих сторон. Ополчение перебралось через зыбкую топь, там, где верховым никак не переправиться. Расположились на небольшом, заросшем липами и орешником пригорке. Болотненские в самом низу его, довольно далеко от остальных. Тушу подстреленного козла разрезали на три части и поделили жеребьевкой. Болотненским досталась голова и передние ноги. Они, конечно, опять сочли, что им досталась самая худшая часть, даже и огня не развели, ругались, верно, и махали кулаками, хотя различить их в темноте было трудно, а ветер заглушал слова. Сосновцы и лиственцы развели огонь ровно настолько, чтобы сварить мясо, а потом сразу же потушили костер и завалились спать под кустами в заветрие. Но выспаться так и не пришлось: всю ночь бушевала буря, деревья в ольшанике гнулись и стонали, несколько раз поодаль резко трещало падающее дерево, кусты метлами ветвей хлестали