Наконец я поймала на себе испытующий взгляд Зены. Она тут же покраснела и отвела глаза.
— Что?
— Ничего, мисс.
— Нет, ты о чем-то думала. — Я улыбнулась. — Скажи о чем.
Она снова затянулась сигаретой, делая это на простонародный манер: сложила пальцы чашечкой вокруг сигареты, так что горящий конец едва не обжигал ладонь.
— Вы небось решите, что я забыла свое место.
— Ну да?
— Да. Но только с самой той поры, как я вас хорошенько рассмотрела, мне до смерти хочется это узнать. — Зена перевела дыхание. — Вы ведь выступали в концертных залах, так? Выступали с Китти Батлер и назывались просто Нэн Кинг. Когда я вас впервые здесь увидела, во мне все перевернулось. Мне в жизни не случалось прислуживать знаменитостям.
Я молча уставилась на кончик сигареты. Это во мне все перевернулось от ее слов: я ожидала совсем другого. Через силу усмехнувшись, я ответила:
— Ну, знаешь, какая уж я сейчас знаменитость. Те дни давно миновали.
— Не так уж давно. Я ведь помню, как видела вас в Кэмден-Тауне и еще раз в «Пекем Паласе». Мы были с Агнес — до чего ж ухохотались! — Голос ее упал: — После этого как раз начались мои беды…
«Пекем Палас» я помнила хорошо, мы с Китти выступали там однажды. Было это в декабре, перед нашим дебютом в «Брите», так что незадолго до начала моих собственных бед.
— Подумать только, ты сидела там с Агнес, а я была на сцене с Китти Батлер…
Видимо, уловив что-то в моем тоне, Зена подняла глаза.
— И вы не виделись с мисс Батлер все это время?.. — Я мотнула головой, на лице Зены выразилось понимание. — Но быть звездой сцены — это ведь что-то особенное?
Я вздохнула.
— Пожалуй. Но… — Тут я подумала о другом. — Не проговорись об этом миссис Летаби. Она… она недолюбливает мюзик-холл.
Зена кивнула.
— Да уж. — На каминной полке пробили часы, Зена поднялась на ноги, затушила окурок и помахала перед ртом, чтобы разогнать запах курева. — Боже, что ж это я! Будет мне на орехи от миссис Хупер.
Она подобрала пустую чашку, поднос и шагнула за ведерком с углем.
Обернулась и снова покраснела.
— Будут еще распоряжения, мисс?
Секунду-другую мы молча смотрели друг на друга.
На лбу у Зены по-прежнему виднелась сажа. Сдвинувшись с места, я вновь ощутила влажное пятно на простынях — оно сделалось еще влажнее. Почти полтора года я чуть ли не каждую ночь трахала Диану. Это действие стало для меня чем-то вроде рукопожатия, не более чем актом вежливости, применимым в отношении кого угодно. Но Зена, если бы я позвала ее в постель, — откликнулась бы она, позволила бы себя целовать?
Этого я не знала. И не позвала ее, а только поблагодарила:
— Спасибо, Зена, пока ничего.
И она, прихватив ведро с углями, ушла.
На подобные затеи мне не хватало духу, тогда.
И я представляла себе, как разъярилась бы Диана.
Как уже было сказано, описанное происходило осенью того же года. Это время и следующие два-три месяца я запомнила очень хорошо, так как они были полны событий: наша связь с Дианой близилась к концу и — как случается, говорят, с больными — ее последние дни протекали в лихорадочном возбуждении. Мария, к примеру, устроила у себя вечеринку. Дикки организовала увеселительную речную прогулку: наняла судно от Чаринг-Кросс до Ричмонда и мы танцевали на палубе до четырех часов утра под оркестр, состоявший из одних девушек. Рождество мы провели в ресторане Кеттнера, в отдельном кабинете ели гуся; Новый год отпраздновали в Кэвендишском клубе; смех и непристойности за нашим столиком звучали так громко, что к нам снова подошла мисс Брюс, дабы напомнить о приличиях.
В январе Диане исполнялось сорок, и приятельницы уговорили ее отметить праздник на Фелисити-Плейс костюмированным балом.
На самом деле празднество по размаху недотягивало до бала. Музыка звучала в исполнении одной-единственной пианистки, с танцами (в столовой, где скатали ковер) тоже было слабовато. Гостей, однако, привлекал отнюдь не вальс. Привлекала репутация Дианы, а также моя. Привлекали вино, угощение, сигареты с розовыми кончиками. Притягивала скандальность.
Гости явились — и были изумлены.
Для начала мы чудесно украсили дом. Стены мы увешали бархатом, потолок — блестками; лампы потушили, зажгли только свечи. Из гостиной вынесли мебель, оставили только турецкий ковер и на него набросали подушек. Мраморный пол в холле засыпали розами, розы же бросили для запаха в камин; под утро у нас из-за них разболелись головы. Пили шампанское, бренди и вино с пряностями: оно у Дианы грелось в медной чаше над спиртовкой. Все угощение она заказала в «Сольферино». Там для нее изготовили холодное жаркое на древнеримский манер: в индейке запекли гуся, в гусе — курицу, в курице перепелку, а ее, помнится, фаршировали трюфелем. Были и устрицы, в бочонке с надписью «Уитстейбл»; правда, одна дама, не приученная управляться с раковинами, пыталась вскрыть устрицу ножом для сигар. Лезвие соскочило и порезало ей руку чуть ли не до кости; на лед попали капли крови, и к устрицам больше никто не прикоснулся. Диана велела их унести.
На вечеринку были приглашены добрая половина Кэвендишского клуба и еще много женщин, несколько француженок, немок и одна даже с Капри. Можно было подумать, Диана послала приглашения всем влиятельным кругам мира — разумеется, с пометкой «Только для лесбиянок». Таково было первое условие для гостей, второе же, как я говорила, состояло в маскарадном наряде.
Публика в результате собралась разношерстная. Иные из дам воспользовались этим вечером исключительно для того, чтобы оставить дома амазонку и облачиться в брюки. К ним принадлежала и Дикки: она оделась в мужской утренний костюм, вставила в петлицу веточку сирени и представлялась Дорианом Греем. Прочие костюмы, однако, отличались большим великолепием. Мария Джекс выкрасила себе лицо, налепила бакенбарды и явилась в костюме турецкого паши. Эвелин, подруга Дианы, вырядилась Марией Антуанеттой — впрочем, позднее явились одна за другой еще две. Одно из досадных обстоятельств того вечера: я насчитала целых пять Сапфо с лирами, а также шесть леди из Лланголлена (об этих леди я до Дианы и слыхом не слыхивала). С другой стороны, дамы, сделавшие не столь очевидный выбор, рисковали тем, что их никто не опознает. «Я королева Анна!» — очень раздраженно заявила одна гостья, когда Мария не смогла разгадать ее маскарад, когда же Мария наименовала королевой Анной другую даму в короне, та разозлилась еще больше. Оказалось, она — шведская королева Кристина.
Диана в тот вечер превзошла красотой самое себя. Она изображала одноименную греческую богиню, в свободном одеянии и в сандалиях, не скрывавших ее длинный второй палец; волосы у нее были высоко зачесаны, в прическе сидел полумесяц, за спиной висел колчан со стрелами и лук. По словам Дианы, стрелы предназначались для охоты на джентльменов, однако позднее я слышала от нее, что они должны пронзать сердца юных дев.
Собственный костюм я держала в секрете и никому не показывала; мой план состоял в том, чтобы явиться пред очи уже собравшихся гостей и преподнести хозяйке подарок. Костюм был не то чтобы особо пикантный, но очень остроумно выбранный, потому что он имел отношение к подарку, который я для Дианы приобрела. Перед ее прошлым днем рождения я выпросила у нее денег на подарок и преподнесла ей брошь, которая, похоже, ей понравилась. На этот же раз я задумала нечто более грандиозное. Тайком я выписала по почте мраморный бюст римского пажа Антиноя. О нем я прочла в газете в Кэвендишском клубе и, пока читала, не переставала улыбаться: его история (за исключением, конечно, печали и добровольной гибели в водах Нила) напоминала мою собственную. Вручила бюст Диане за завтраком, он ей сразу полюбился, и она установила его на пьедестал в гостиной. «Кто бы мог подумать, что этот мальчик так умен! — сказала она чуть погодя. — Мария, признавайся, это ты за него выбрала подарок?» Теперь, когда все гости собрались внизу, я трепетала перед зеркалом у себя в ванной, наряжаясь самим Антиноем. У меня имелась коротенькая, до колен, тога и к ней римский пояс. Щеки я напудрила, чтобы придать себе томный вид, глаза подвела тушью, чтобы сделать их темнее. Волосы упрятала под черный парик с кудрями до плеч. На шее у меня висела гирлянда из лотосов — и, скажу я вам, их было всего труднее достать в Лондоне, среди зимы.
Была припасена вторая гирлянда, для Дианы; ее я тоже повесила себе на шею. Приложив ухо к двери и убедившись, что все тихо, я метнулась к Диане, вынула у нее из чулана плащ, закуталась в него и подняла капюшон. В таком виде я отправилась вниз.
В холле я наткнулась на Марию.
— Нэнси, мальчик мой! — воскликнула она. В просвете между бакенбардами проглядывали ее губы, очень красные и влажные. — Меня послала Диана, я тебя ищу. В гостиной собралась целая толпа, и всем не терпится взглянуть на твои pose plastique![8]
С улыбкой (толпа зрителей — этого-то мне и хотелось!) я последовала за Марией в гостиную и далее, не снимая плаща, в нишу за бархатным занавесом. Скинув плащ и приняв позу, я шепотом известила Марию, та дернула за веревку с кисточкой, занавес разошелся, я оказалась на виду. Когда я проходила сквозь толпу, все притихли и приняли умный вид, Диана (она стояла как раз удачно — рядом с бюстом) подняла брови. Когда же я появилась в тоге и поясе, по гостиной пронеслись вздохи и шепот.
Дав гостьям время опомниться, я шагнула к Диане, сняла с себя вторую гирлянду и надела ей на шею. Опустилась на колени и поцеловала Дианину руку. Диана улыбнулась, дамы вновь зашептались и принялись восторженно аплодировать. Ко мне приблизилась Мария и тронула кайму моей тоги.
— До чего же ты сегодня ослепительна, Нэнси, ну просто жемчужина! Правда, Диана? Мой муж зашелся бы от восторга! Ты как картинка из компендиума про содомитов!
Диана, засмеявшись, с ней согласилась. Взяла меня за подбородок и поцеловала в губы так крепко, что я ощутила, как ее зубы впиваются в мою нежную плоть.
Тут в комнате по другую сторону холла заиграла музыка. Мария принесла мне теплого вина с пряностями и в придачу сигарету из особого портсигара Дианы. Одна из Марий Антуанетт, пробравшись сквозь толпу, приложилась к моей руке.
