розовая процессия теперь добралась до середины нефа, епископ, два его белокрылых помощника и пастор стояли у окаймленного лилиями алтаря, а первые аккорды симфонии Шпора [132] цветами сыпались к ногам невесты.
Арчер открыл глаза (неужели они действительно были закрыты, или ему только так показалось?) и почувствовал, что его сердце вновь принялось за свое обычное дело. Музыка, аромат лилий на алтаре, надвигающееся все ближе и ближе облако из тюля и флёрдоранжа, лицо миссис Арчер, внезапно исказившееся от счастливых рыданий, голос пастора, невнятно бормочущий слова благословения, заученные маневры восьми розовых подружек и восьми черных распорядителей — все эти образы, звуки и ощущения, такие знакомые сами по себе, но такие невыразимо странные и бессмысленные теперь, когда они приобрели прямое отношение к нему, окончательно смешались у него в голове.
«О, боже, где кольцо?» — подумал он, еще раз повторяя конвульсивный жест всех женихов.
Через секунду рядом с ним очутилась Мэй, и от нее исходило такое сияние, что оно согрело застывшее сердце Ньюленда, он выпрямился и с улыбкой посмотрел ей в глаза.
— Коль скоро так судил Спаситель… — начал пастор.
Кольцо надето ей на палец, епископ произнес благословение, подружки готовы вновь занять свои места в процессии, орган вот-вот грянет марш Мендельсона, без которого еще ни разу не выходила в жизнь ни одна молодая нью-йоркская пара.
— Руку!
И вот они с женою медленно плывут по нефу на гребне легкой мендельсоновской волны, и весенний день манит их сквозь широко раскрытые двери, а гнедые миссис Велланд с большими белыми розетками на лбу щеголевато переступают с ноги на ногу на дальнем конце парусинового туннеля.
Лакей даже с еще более крупной белой розеткой в петлице укутал Мэй белой пелериной, и Арчер уселся в карету рядом с нею. Она повернулась к нему с ликующей улыбкой, и руки их встретились под ее вуалью.
— Милая! — сказал Арчер, и тут перед ним снова разверзлась все та же черная пропасть, и он почувствовал, что падает вниз, все глубже и глубже, меж тем как его голос весело и без запинки произносит: — Да, конечно, мне показалось, что я потерял кольцо, без этого и свадьба не была бы свадьбой. Но долго же ты заставила себя' ждать! Чего я только за это время не передумал!
Мэй удивила его тем, что на виду у всей 5-й авеню повернулась и бросилась ему на шею.
— Но ведь теперь ничего ужасного случиться не может, раз мы с тобой вместе, правда, Ньюленд?
День был рассчитан с точностью до минуты, и после свадебного завтрака молодожены успели переодеться в дорожные костюмы, сойти с широкой минготтовской лестницы между смеющимися подружками и плачущими родителями, сесть в карету под традиционным градом из риса и атласных ночных туфелек, после чего осталось еше полчаса, чтобы доехать до вокзала, с видом искушенных путешественников купить в книжном киоске свежие еженедельники и занять свое купе, куда горничная Мэй уже положила ее серо-голубой дорожный плащ и выписанный из Лондона новенький несессер.
Старые тетушки дю Лак из Райнбека, прельстившись перспективой провести неделю в Нью-Йорке у миссис Арчер, охотно предоставили свой дом в распоряжение юной четы, и Ньюленд, радуясь возможности избежать обычного «свадебного номера» в филадельфийской или балтиморской гостинице, с такой же готовностью принял это предложение.
Мэй, в восторге от предстоящей поездки за город, по-детски забавлялась тщетными попытками восьми подружек проникнуть в тайну их убежища. Получить во временное пользование загородную виллу считалось чем-то «в высшей степени английским» и придавало еще большую изысканность этой, по общему признанию, великолепнейшей свадьбе года, но где эта вилла находится, не знал никто, кроме родителей жениха и невесты, а те в ответ на все расспросы поджимали губы и таинственно отвечали: «Ах, они нам ничего не говорят…», что, впрочем, вполне соответствовало истине, ибо никакой надобности в этом не было.
Когда молодые водворились в купе и поезд, миновав бесконечные деревянные предместья, вырвался в бледный весенний пейзаж, разговор стал более непринужденным, чем ожидал Арчер. Мэй — внешностью и манерами все еще вчерашняя наивная девочка — с нетерпением ожидала минуты, когда можно будет обменяться с ним впечатлениями о свадьбе, и принялась обсуждать все подробности так беспристрастно, словно была подружкой невесты, болтающей с распорядителем. Ньюленд сначала решил, что эта отчужденность — маска, за которой скрывается внутренний трепет, но в ясных глазах Мэй не отражалось ничего, кроме блаженного неведения. Она впервые осталась наедине с мужем, но муж, как и накануне, был всего лишь добрым и милым другом. Он нравился ей больше всех, она всецело ему доверяла, и «гвоздь» всего очаровательного спектакля обручения и свадьбы именно в том и состоял, чтобы пуститься с ним вдвоем в путешествие, словно она — взрослая, а главное, «замужняя дама».
Поразительно — что, впрочем, он узнал еще в саду испанской миссии Сент-Огастина, — как подобные чувства могут сочетаться со столь полным отсутствием воображения. Но, вспомнив, что и тогда Мэй удивила его тем, что, едва успев облегчить свою совесть, тотчас же вновь погрузилась в состояние невыразительного девичества, Арчер понял, что она, вероятно, так и пройдет по жизни, стараясь как можно лучше справиться с любыми обстоятельствами, которые встретятся ей на пути, но никогда не сможет предугадать ни одного из них, хотя бы украдкой заглянув в будущее.
Возможно, именно это неведение и придавало ее глазам такую прозрачность, а всему ее облику такой вид, словно она не человек, а некая абстракция, нечто вроде изображения одной из гражданских добродетелей или греческих богинь. По жилам, просвечивающим сквозь белую кожу, вполне могла бы течь не горячая живая кровь, а какая-то консервирующая жидкость, но благодаря обаянию молодости она казалась не суровой и не вялой, а всего лишь примитивной и чистой. Погрузившись в эти размышления, Арчер вдруг поймал себя на том, что смотрит на нее испуганным взором постороннего наблюдателя, и обратился к воспоминаниям о свадебном завтраке, на котором безраздельно и торжествующе царила бабушка Минготт.
Мэй с искренним удовольствием принялась обсуждать эту тему.
— Между прочим, я очень удивилась — да и вы, наверное, тоже, — что тетя Медора все-таки решила приехать. Эллен мне писала, что они обе нездоровы и не в состоянии пуститься в дорогу. Как жаль, что выздоровела не она! Вы видели, какие замечательные старинные кружева она мне прислала?
Он знал, что рано или поздно эта минута настанет, но почему-то воображал, что усилием воли сможет преградить ей путь.
— Нет… я… да, они прекрасны, — сказал он, глядя на нее пустым взором и боясь, как бы от одного звука этого имени весь так старательно выстроенный им мир не рухнул, словно карточный домик.
— Ты не устала? Хорошо бы по приезде выпить чаю. Надеюсь, что тетушки обо всем позаботились, — без умолку болтал он, взяв ее руку в свою, и мысли Мэй тотчас перенеслись к великолепному кофейному и чайному сервизу балтиморского серебра, который прислали Бофорты и который так «идеально» подходит к подносам и блюдам, подаренным дядей Лавелом Минготтом.
В сумерках поезд остановился на станции Райнбек, и они пошли по платформе к ожидавшей их карете.
— Ах, как любезно со стороны ван дер Лайденов — они прислали за нами слугу из Скайтерклиффа! — воскликнул Арчер, когда степенная личность в партикулярном платье подошла к ним и взяла из рук горничной саквояжи.
— Мне очень жаль, сэр, — промолвил сей посланец, — но в доме барышень дю Лак случилась небольшая неприятность — прохудился бак с водой. Это произошло вчера, и, узнав об этом сегодня утром, мистер ван дер Лайден послал ранним поездом служанку приготовить домик пэтруна. Надеюсь, вам будет там удобно, сэр. Барышни дю Лак отправили туда свою кухарку, так что все будет точно так же, как в Райнбеке.
