Палмер закрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Он не сомневался, что Лумис звонит из деловой части города.

– Полагаю, что смогу приехать, – сказал он. – Когда?

– Я привык есть рано, – сообщил Лумис. – За вами заедут без двадцати двенадцать, если это вас устраивает. Вы будете здесь примерно к полудню, и вас доставят назад в половине второго.

– Прекрасно. – Палмер подождал. – Что-нибудь…– начал было он и опять замолчал, подыскивая слова. – Должен ли я чтонибудь взять с собой?.. – Еще не закончив фразы, Палмер понял, что вопрос прозвучал глупо.

– Нет, просто поговорим. В одиннадцать сорок.

– Хорошо. Я…– Но Лумис уже повесил трубку.

Старый грубиян. Палмер тоже повесил трубку и тут же почувствовал нестерпимую боль в виске, с жестокостью копья пронзившую его мозг насквозь. Он посмотрел на Вирджинию.

– Кодеин, – проговорил он, – пожалуйста.

Как только она вышла, Палмер, сидя в кресле, стал массировать затылок. Интересно, как бы он чувствовал себя, если бы это делал для него кто-нибудь другой. Быть от кого-то зависимым – это ужасно. Впрочем, так ли это ужасно?

Судорожно сжимая затылок, он снова закрыл глаза и старался сидеть неподвижно, превозмогая боль, в ожидании возвращения Вирджинии Клэри.

Не многие из ленч-клубов делового района могут похвастать таким почтенным возрастом, как этот, подумал Палмер, выходя из небольшого черного «олдсмобила». Множество таких клубов появилось здесь уже после войны в связи с небывалым наплывом людей в этом районе. Блестящая послевоенная конъюнктура на бирже, несмотря на кратковременные спады, привлекла десятки тысяч новых пчел в старый улей. Разрастались старые фирмы, а новые плодились, как черви в отбросах. Все рестораны и кафе, в том числе и недавно открытые, были не в состоянии справиться с толпами посетителей, в дневные часы все было забито до отказа, и фирмам приходилось отпускать своих служащих на ленч посменно.

Но этот старый клуб был основан еще задолго до того, как биржа стала ареной действий домашних хозяек и механиков гаражей. Задолго до того, как в сферу основоположников американского капитала вторглись полчища людей, которым «нечего терять, кроме денег», – так охарактеризовали их биржевые комментаторы, те, у кого патриотизм прекрасно уживался с алчностью.

В отличие от новых ленч-клубов, где младшие партнеры фирм, биржевые дельцы и консультанты могли только спокойно поесть, не видя перед собой вездесущих клерков и рассыльных, этот клуб предоставлял в распоряжение клиентов еще и бар, и биллиардную, и зал для карточной игры. Сам Фиске был когда-то членом этого клуба, так же как Гоулд и Морган. Но не Барух и не Отто Кан. Вот каким он был, этот клуб. Отец Палмера был тоже членом этого клуба. В свое время он несколько опрометчиво включил в его списки даже своего старшего сына – Хэнли, едва тот успел появиться на свет. Однако он так и не собрался ввести в него своего второго сына – Вудса.

Палмер вошел в вестибюль старого здания, в котором помещался клуб, и остановился перед узорчатой железной решеткой лифта. Такой старинный дом давно уже могли бы снести. В тридцатые годы на его месте выросло бы уродливое сооружение из гранита с безвкусным орнаментом, похожее на свадебный торт, или просто железобетонная коробка. А в течение последних пяти лет здесь воздвигли бы современный стеклянный дом-аквариум, размышлял Палмер, вслушиваясь в шорох лифта, лениво ползущего вниз. Все это здание, видимо, принадлежало клубу, иначе и не могло быть. Только благодаря всесильному влиянию членов клуба этот дом мог устоять против сокрушительных атак прогресса. И сейчас, старый и обветшалый, он превратился в своего рода памятник отжившей эпохи.

После некоторой возни с допотопным замком лифтер, которому было никак не меньше семидесяти лет, наконец открыл дверцу лифта, и Палмер вошел в кабину.

– В клуб, пожалуйста.

Палмер обратил внимание на благородную седину лифтера. Дверца захлопнулась, и лифт стал подниматься под странный аккомпанемент какого-то позвякиванья и бульканья. Палмер наморщил брови: неужели это здание настолько старо, что лифт в нем работает еще с водяным балластом?

– Что это там булькает? – спросил он лифтера.

Старик слегка повернул к нему ухо: – Простите, что вы сказали?

– Нет, ничего.

Они медленно поднимались в торжественном молчании, будто находились в ложе филармонии и слушали не шум лифта, а симфонический концерт.

На двенадцатом этаже лифтер сначала остановил лифт раньше времени, потом они проехали выше надлежащего положения, и старику пришлось прибегнуть к серии таких сложных и шумных махинаций, сотрясавших всю кабину, что Палмер даже немного встревожился.

– Посетители сообщают о своем приходе метрдотелю, – проговорил лифтер, открыв наконец дверцу лифта.

Метрдотеля на месте не оказалось, и Палмер позвонил в колокольчик, стоявший на конторке. Он прозвучал гулко и протяжно, как призыв гонга. Время шло. Палмер огляделся. Да, теперь уже так не строят. Высота потолков – не менее пятнадцати футов. Стены – с дубовым навощенным багетом, внизу темнозеленого бутылочного цвета, наверху пепельно-серые. Стоявшие у стен кресла – из светлого дуба, с массивными подлокотниками. Спинка и сиденья обтянуты темной кожей. Палмер приподнял одно из кресел: оно весило по крайней мере фунтов пятьдесят. Интересно, когда были изготовлены эти кресла? Полвека или лет семьдесят назад? Заказать дубликаты таких кресел по номинальной цене было бы теперь просто немыслимо. Впрочем, кресла эти не ломались и потому никогда не нуждались в замене.

– Сэр?

Он обернулся и увидел пожилого мужчину в светло-серых брюках и черном саржевом пиджаке.

– Вудс Палмер. К мистеру Лумису.