И все-таки они сумели его отыскать – такое место. Березовая рощица, прикрытая с юго-востока длинным холмом, очень походила на прилегшего спать верблюда, двугорбого. Холм, похоже, и принял на себя основную часть радиоактивных осадков, сохранив березки, – когда Швейцарец отошел на десяток шагов, выяснилось, что фон в рощице даже ниже, чем дает броня их бэтээра. Что, впрочем, было вовсе не удивительно – с учетом того, сколько активной пыли они насобирали в процессе катания по московским руинам.
Гитару Швейцарец притащил, как только развели костер. Анна поначалу отнеслась к этому без особого восторга – она давно уже хотела не просто есть, а жрать. Гитара же весьма четко обозначала, что готовить сегодня придется без помощи мужчины.
– Удивительно, правда, – словно не замечая ее взгляда, сказал Швейцарец. – Столько лет прошло… будто бы она именно меня все эти годы ждала. Корпус не рассохся… и струны… серебряные…
Согнувшись над гитарой, он любовно погладил струны… прозвенел… нахмурившись, подкрутил колок… взял аккорд.
– В юности, – он говорил, обращаясь будто бы и не к Анне, а к кому-то третьему, незримо сидящему за их костром. – Была у меня одна любимая… песня. Из довоенного фильма. По десятку раз на день тот эпизод крутил, пленку до дыр протер – и выучил.
– Хоть и не знал еще, – неожиданно прервавшись, сказал он, – что песня эта – про меня. Вернее, про нас. Про таких, как мы с тобой, Анна.
– Удача и счастье, – снова прервался Швейцарец, – это вовсе не одно и то же. В этом-то и вся загвоздка. Понимаешь?
– Играй! – глухо проронила Анна. – Играй!
– А ведь цветы на той поляне и в самом деле не пахли…
– Играй!
– Зачеркнуть… зачеркнуть жизнь очень просто. Короткая очередь… или даже одна-единственная пуля. А вот начать… как?
Анна молчала.
Березы…
Березы стояли вокруг них, и в темноте белые полоски коры выглядели словно полоски бинтов на израненных стволах.
– Я, – нарушила тишину Анна, – никогда в жизни не пробовала березовый сок. А ты?
– Тоже, – тихо произнес Швейцарец. – И не попробую.
– Но…
– Во-первых, сейчас лето, а не весна. Во-вторых же… Анна, эти березы умирают. Точнее, вымирают, – поправился он, – и этим очень похожи на людей. Жалкая горстка берез… жалкая горстка людей, случайно уцелевших… не испепеленных ядерным огнем, не выкошенных эпидемиями, не погибших от ураганов, цунами, невиданных морозов и неслыханной жары. Хотя, – задумчиво добавил он, – конечно, у Сибири все же есть шанс обрести звание Второй Колыбели Человечества. Или Человечеств. Слышала когда-нибудь про болотников?
– Я их видела.
– Верно, ты же шла через болота. Это ведь уже другая раса и даже не просто раса – другой путь развития. – Швейцарец негромко засмеялся. – Болотные эльфы. Кто знает, может быть, где-нибудь во тьме противоатомных убежищ сейчас заодно нарождается и раса гномов…
– Не понимаю, – озадаченно мотнула головой Анна. – Эльфы… гномы… ты вообще о чем?
– О сказке, – Швейцарец аккуратно отложил гитару. – В которой мы живем. Жаль, что это плохая сказка.
– Плохая?
– Хорошие сказки, – наставительно произнес он, – непременно должны заканчиваться словами: «И потом они жили долго и счастливо и умерли в один день».
Снаружи это выглядело не очень внушительно – приземистая бетонная коробка. Швейцарец даже не стал тратить время на возню с дверями, просто ударил «скулой» броневика, и стальная плита с протяжным гулом упала внутрь.
– Не похоже, чтобы эта штука была рассчитана на серьезный удар.
– Это же не главный вход, – презрительно бросила Анна. – И потом, если бы про это место узнали… в эпицентре уже не спасают никакие двери.
– Все равно странно.
– Не переживай, будет еще тебе настоящая дверь.
Они прошли в бункер, впрочем, проходить оказалось особо некуда – коридор после двух изгибов уперся в очередную дверь, теперь уже раздвижную. Справа от двери, примерно в метре от пола, из стены выступал небольшой, защитного цвета, шкафчик.
– БТР сюда не заедет.
– И не нужно, – Анна, схватившись за ручку шкафчика, дернула… нахмурилась, уперлась ногой в стену, рванула еще раз.
– Там ключ нужен.
– Вот уж извини, чего не было, того не было!
– Тогда отойди.
В крайнем случае, можно было бы попытаться дотащить трос от броневика, но этого не потребовалось. С третьей попытки Швейцарец сорвал дверцу.
– И что дальше?
– Диктуй!
Когда-то это был самый обычный листок, вырванный из обычной довоенной школьной тетради в клеточку. С тех пор ему не раз довелось промокнуть, его рвали и склеивали заново, а весь правый верхний угол представлял собой большое бурое пятно. Но длинный ряд цифр, записанных каким-то торопливым карандашом, был еще вполне различим.
– Двадцать два… – начал Швейцарец, – ноль четыре…
– Медленней! Краска облупилась, ни черта толком не разобрать!
– Восемнадцать… семьдесят… ноль семь… ха, ну конечно же!
– Ты чего?
– А ты не поняла? Двадцать четыре цифры, три раза по восемь… день, месяц, год. Три даты, которые здешние «клиенты» должны были вспомнить в любых обстоятельствах. Двадцать два ноль четыре… двадцать второе апреля тысяча восемьсот семидесятого – вспоминаешь?
– Нет.
– И чему тебя только учили, – насмешливо сказал Швейцарец. – Если день рождения главного ежика, то есть дедушки Ленина, знать не знаешь.
– Хватит. Умничать. Диктуй. Цифры.
– Ноль семь… одиннадцать… девятнадцать… семнадцать… Великий Октябрь,
