Я поняла, что дальнейшие аргументы сейчас не дойдут до его сознания, и начала перебирать в уме всякие интересные замыслы, пытаясь придумать, чем заняться до конца этого дня. Вдруг меня осенило.

— Давай устроим чай у меня в комнате, Джереми. Я могу вскипятить воду в маленьком чайнике на огне в камине. У меня есть бисквиты, которые я купила на всякий случай. И я покажу твое новое кресло- качалку… и новую лампу. Пойдем! Ты составишь мне компанию.

Похоже, эта мысль ему понравилась. Может быть, потому что я никогда прежде не приглашала его к себе в комнату. Он помог мне развести огонь, и вскоре дым и язычки пламени закручиваясь, полетели в дымоход. Еще немного, и яркий огонь наполнил комнату теплом. Я зажгла недавно купленную лампу. Пухлый шар китайского стекла, разукрашенный бутонами роз, бросил круг света на дымоход и сделал маленькую простую комнатку еще более радостной. Расстелив на столе скатерть из ирландского полотна, я заставила Джереми расставить голубой чайный сервиз. А когда я вскрыла коробочку с бисквитами фирмы «Хантли и Пальмер», Джереми с удовольствием принялся раскладывать маленькие бисквиты, покрытые белой и розовой глазурью, на голубой тарелке.

Пока мы занимались приготовлениями, я рассказала ему про то утро, когда посетила церковь, и о том, что говорил священник в своей проповеди о Дуайте Рейде. Все избегали упоминать имя его отца, когда говорили с Джереми, а я считала, что это неправильно. Это еще больше отягчало груз невысказанной вины, которую нес в себе мальчик. Он слушал меня настороженно, как мне показалось, и я чувствовала, что внутренне он напрягся.

— Мисс Меган, — спросил он, когда я кончила говорить, — если в том доме будет церемония открытия, разрешит ли мне дядя Брэндан поехать туда? Как вы думаете?

— Не вижу причин, почему он может запретить тебе поехать, — не рассуждая, ответила я, так как не имела ни малейшего представления о том, как его дядя может отреагировать на такое предложение. — Как бы то ни было, у нас еще целый месяц впереди, поэтому не надо беспокоиться об этом сейчас.

В задумчивости он закрыл крышкой продолговатую коробочку из-под бисквитов.

— Я должен пойти, — произнес он, а я подумала про себя, что, возможно, такой поступок представляется мальчику искуплением вины.

Больше к этой теме в тот день мы не возвращались. Чтобы отвлечь его от таких мыслей, я подошла к каминной полке, где стояла карусель Ричарда, и, пока вода в чайнике, подвешенном над углями, не закипела, завела игрушку, и маленькие лошадки с саночками начали кружиться под музыку. Глаза Джереми загорелись, он смотрел на карусель, а я пела для него старинную детскую песенку на французском языке:

Братец Жак, Братец Жак, Спишь ли ты? Спишь ли ты? Звонят с колокольни! Звонят с колокольни!

Динь-дон-дон! Динь-дон-дон!

Было ясно, что он очарован. Но когда я взяла игрушку с камина, чтобы позволить ему рассмотреть ее поближе, он спрятал руки за спину. Он помнил то, о чем я уже позабыла.

— Я ведь наказан… то есть вы еще не сняли с меня запрет, мисс Меган, — сказал он. — Я не должен ее трогать.

Я поставила карусель обратно на камин и завела ее еще раз, именно в момент решив, что эту игрушку я преподнесу Джереми в качестве рождественского подарка.

Когда чайник закипел и чай настоялся, мы сели за стол. Маленький праздник прошел великолепно. Джереми выглядел таким довольным, и я даже пожалела, что ни матери, ни дяди нет здесь и они не видят его. В этом ребенке я не видела ничего такого, что нельзя было исправить. Надо было только вызвать у него интерес к чему-либо новому, проявляя терпение, доброту и хоть чуточку любви.

Когда наши чашки опустели и значительная часть бисквитов была съедена, я рассказала Джереми о Ричарде, кому была куплена эта карусель, и мне самой стало легче оттого, что я высказала то, что лежало у меня на сердце. Наконец я вытащила книгу с волшебными сказками, которую мне подарили, когда я была совсем маленькой, и из которой я читала сказки Ричарду. Я предложила Джереми прочитать одну из сказок, и он был в восторге, а я с болью в сердце поняла, что он ничего не знал о дружеской атмосфере, которая создается, когда читают вслух. Он снял подушку с кресла и уселся на нее перед огнем скрестив ноги и глядя на язычки пламени, как обычно любят делать все дети, а я начала читать сказку.

Я нашла любимую сказку Ричарда, хотя не знала еще, как ее примет Джереми. Пока я читала, он не смотрел на меня, но по глазам я видела, что он слушает внимательно и на губах у него блуждала слабая улыбка.

Я читала сказку о маленькой безобразной жабе, которую никто не любил, пока доброта прекрасной девушки не избавила ее от чар, и жаба превратилась в прекрасного принца. Джереми не проронил ни звука до самого конца сказки. И только когда в комнате воцарилась тишина, он повернулся ко мне и я увидела его повлажневшие глаза.

— Даже когда он был жабой, — сказал Джереми, удивленный и растроганный, — он нашел того, кто смог его полюбить. Того, кто не посмотрел на то, что он безобразен и весь в бородавках.

Мне понадобилось некоторое усилие, чтобы заставить себя говорить спокойно. Я знала, что нужно оставаться спокойной, несмотря на то, что мне очень хотелось опуститься на колени рядом с ним перед камином и обнять его. Но нельзя было подчиниться этому желанию, ибо время еще не пришло, и такое движение с моей стороны только вызовет подозрение у него и будет, конечно, отвергнуто.

— Думаю, это естественно, — ответила я. — Девушка в этой сказке очень добрая, и она смогла разглядеть за внешностью жабы прекрасного принца.

Джереми кивнул и добавил:

— Но ведь с самого начала в жабе, наверное, было видно что-то прекрасное, чтобы девушка смогла разглядеть? А что если бы ничего этого не оказалось?.. Что если бы жаба была вовсе отвратительной?..

Я ощутила комок в горле, но пока подыскивала слова, чтобы разубедить и успокоить мальчика, раздался резкий стук в дверь.

Подойдя к двери, я открыла ее и увидела мисс Гарт на пороге. Она уже была в своем коричневом платье из мериносовой шерсти, хотя от нее все еще исходил запах фиалок. Ее щеки пылали румянцем, и она была в страшном гневе.

Тепло и тихое счастье, наполнявшее маленькую комнатку, моментально покинули ее. Не успела я открыть дверь, как мисс Гарт, увидев мальчика, устремилась мимо меня в комнату, даже не спросив разрешения войти.

— Что ты с ними сделал? — вскричала она, набрасываясь на него. — Где ты их прячешь?

Джереми побелел и угрюмо нахмурился, когда она сердито схватила его за плечо. Он посмотрел на нее с презрением, сверкнувшим в глазах, но ничего не сказал.

— Что произошло? — спросила я. — Что, вы думаете, он взял? Вы, конечно, могли бы спросить его более вежливо!

Мое сочувствие к этой женщине, которое я испытала ранее, испарилось, и я была готова восстать против нее ради мальчика.

— Он это знает очень хорошо, — сердито ответила мисс Гарт. — Он взял золотые ножницы и наперсток, которые принадлежат его матери. Он брал их поиграть раньше, а теперь стащил их из корзинки с рукоделием в моей комнате. Что ты с ними сделал, ты, злой мальчик?

Движением плеча он сбросил ее руку, поднялся и встал во весь рост перед ней, явно не боясь гнева, пылавшего в этой женщине.

— Почему вы воображаете, будто вы моя мама? — холодно спросил он. — Почему вы одеваетесь в ее платья и думаете, что вы молодая и красивая, хотя на самом деле вы старая и безобразная?

Лицо мисс Гарт стало белее снега. Пока я беспомощно стояла, крайне обеспокоенная, она ловила ртом воздух, как будто каждый вдох причинял ей нестерпимую боль. Потом она протянула руку и схватила Джереми пальцами, которые впились в него, как когти. Он, конечно, не был достаточно силен, чтобы