— Когда я бывал в вашем доме, мне всякий раз казалось, что я попал в укрепленный военный форт или в секретный бункер, где царит дисциплина и строго соблюдается субординация.

— Ты это очень тонко подметил, Никос. Сколько помню, я чувствовала себя в доме деда заключенной. А после смерти папы я стала неблагонадежной поднадзорной. Я всегда чувствовала на себе бдительный взгляд кого-то из служащих деда. Это бдительное око преследовало нас и за пределами дома. Дед утверждал, что в наших же интересах. Потому что из-за его миллионов я и мама можем стать жертвами похитителей с целью выкупа. Якобы он всячески старается нас обезопасить. В этом была лишь малая доля правды. Я уверена, что таким образом он лишь потворствовал себе, своим наклонностям диктатора. Дед не терпел своеволия и пресекал его любым способом. Дед считал себя непререкаемым авторитетом. И он ненавидел моего отца, потому что тот ухитрялся и в его доме быть свободным. Его дух был настолько непоколебим, что все нападки деда разбивались, как волна о скалу. Когда я повзрослела, то стала подозревать деда.

— В чем?

— Когда дед понял, что сломить отца и перекроить по-своему ему не удастся, он мог пойти на крайние меры.

— Не слишком ли это дерзкое предположение, Трейси?

— Ты знал моего деда, Никос. Сам ответь, мог он подстроить ту аварию?

— Какие у него были мотивы, кроме антипатии?

— Дед нанял отца для охраны особняка. Но охранник, по мнению деда, злоупотребил доверием. Он полюбил мою маму. Они поженились втайне от деда, хотели бежать, но дед помешал им. И вот еще что... Тяжело в этом признаваться, но он страшно бил мою маму, когда она была девочкой. Он держал ее в страхе. Мой отец оказался первым человеком, который был ласков с ней. Всю жизнь ужасы своего детства она скрывала ото всех.

— Невероятно. Она всегда производила впечатление величественной женщины. Кто бы мог подумать, что это не более чем искусная маска. Бедная Диана. Она сама тебе рассказала об этом?

— Нет, не в ее правилах было говорить о дурном в людях, даже если это и чистая правда. Она никогда ни в чем не упрекала своего отца.

— Согласен, Диана была необыкновенно цельной личностью. Но тогда откуда тебе об этом известно?

— Дед вошел в мою спальню в тот самый вечер, когда устроил мою помолвку, и объявил мне об этом. Я категорически отказалась выходить замуж за человека, которого даже не видела. Он же сказал, что тогда силой заставит меня подчиниться. Что мне предстоит узнать, что такое порка. Что это единственное, чего заслуживают такие дрянные девицы, как я и мама. Сказал, что если бы не его регулярные порки, из мамы бы вышло неизвестно что. И лишь благодаря его методам воспитания она стала человеком.

— Он тебя ударил, Трейси? — гневно спросил Никос.

Трейси молчала, плотно сжав губы.

— Он тебя избил?

— Я поняла, что ему это в радость. Мама была вынуждена вызвать врача. Он наложил гипс на сломанную руку. А мама... Мама сказала, чтобы я, не раздумывая, выходила за Карла. И уехала из этого дома. Я точно знаю, что никогда бы не подчинилась деду, если бы мама не настояла на этом браке. Ее мнению я всегда доверяла. Она умела разбираться в людях как никто другой.

Никос сел напротив Трейси. Взял ее руки в свои и заглянул в лицо.

— Твоя мама не ошиблась? — пытливо спросил Никос.

— Она все верно угадала. Я и Карл, мы в чем-то очень похожи. Он жил в постоянном страхе публичного разоблачения. Его отец терроризировал его за связь с Эриком. Мы понимали друг друга. Когда же дед скончался, я подумывала о том, чтобы развестись. Но Карл в ту пору нуждался в моей поддержке, отношение к нему внутри семьи было ужасным. Его родные полюбили меня, и я оставалась с ним столько, сколько это было необходимо.

— И ты сознательно жертвовала своей репутацией ради его спокойствия?

— Он помог мне, я помогла ему, что в этом удивительного?

— Меня удивляет, что такие извилистые дороги ведут человека к его цели. Удивительно, почему в нужный момент ни я, ни ты не сделали ничего, чтобы избежать этих долгих лет скитаний. И мы продолжаем пребывать в заблуждении, что все может устроиться без нашего волевого участия.

— Но я, несмотря ни на что, стремилась к тебе. Несколько лет назад в Нью-Йорке я купила мужской перстень с желтым сапфиром. Я не могла удержаться от этого поступка, потому что когда я увидела перстень, то вспомнила твои глаза, Никос. Тогда мне верилось, что настанет день, когда я подарю это кольцо тебе в знак моей любви. Оно до сих пор хранится в моем доме в Буффало. И когда я летела к тебе, я мечтала, что этот день настанет очень скоро. Ты же встретил меня холодно. Я перестала надеяться, что ты полюбишь меня. И считала, что достаточно любить самой.

— Мы так давно знакомы и так плохо знаем друг друга. Что мне мешает признаться, что я люблю тебя, Трейси?

Он крепко обнял ее, как ту маленькую девочку, которая нуждалась в защите.

— Ты хороший человек. Никос. В тебе говорит жалость. Не нужно неосторожных признаний. Я не хочу обманываться.

— Возможно, ты права. Тогда иди спать...

Она уснула как дитя. Божественный Гелиос прогнал ее страшный сон, и ничто больше не тревожило ее покой. Но другое дело Никос, который в ту ночь не сомкнул глаз.

Он всегда был уверен в своей способности отделять зерна от плевел, хорошее от дурного, правдивое от ложного. Но в Трейси он ошибся. Наверное, потому, что был к ней слишком пристрастен. Так получается, когда пренебрегаешь любовью, когда считаешь, что сам построишь свою жизнь правильнее, чем это сделает капризная и непредсказуемая любовь.

Никос хотел от любви слишком многого и не получил ничего. Ему тридцать восемь, и он одинок. В признаниях труслив, в поступках безволен. И это тогда, когда юное существо взирает на него как на бога! А он даже как наставник плох...