– Что с тобой, Топпер? Ты сильно ушибся?

– Рука побаливает, но, верно, жить буду. – Подвижный рот паренька расплылся в широкой ухмылке, обнаруживая нехватку переднего зуба, потерянного во время самых первых скачек. Среди рыцарей седла это считалось своего рода знаком доблести. – Только не рассказывайте об этом Бекке, ладно? А то она опять начнет меня травить своими пилюлями. Если бы вы только знали, мисс, что это за напасть! По- моему, крысиное дерьмо и то приятнее на вкус. – Топпер взглянул на грустное лицо Джессалин и решил сменить тему. – Не надо так расстраиваться, мисс. Да, у Голубой Луны растяжение, но она обязательно выкарабкается. Вот увидите, скоро она снова помчится стрелой.

Джессалин вымученно улыбнулась.

– Топпер, хозяин Гонщика Рома обвиняет тебя в том, что ты умышленно подстроил столкновение.

Маленький жокей отвернулся и сплюнул сквозь зубы, как заправский кучер.

– Если бы я захотел проиграть гонку, я бы не стал так рисковать. Чего ради? Я бы испортил лошадь еще перед состязанием. Мало ли есть способов… Но устраивать столкновение? Такое только умалишенному в голову придет. Не говоря уже о том, что так и шею сломать недолго. – Топпер сморщил свой острый носик и украдкой, из-под полуопущенных пепельных ресниц, взглянул на Джессалин. – Я всегда работаю честно, так и можете передать их сиятельству. Во всем виноват его жокей, и нечего валить на меня. Он такой пьяный, что едва в седле держался. А может быть, их лордство само решило подзаработать, поставив на выигравшего мерина?

Прикрыв глаза, Джессалин попыталась восстановить в памяти картину того, что произошло на ипподроме. Жокей Гонщика Рома вроде бы и правда был немного не в себе, но это могло быть результатом падения, а не винных паров. А что касается Маккейди… лорда Сирхэя… нет, она ни капельки не сомневалась, что его ярость была искренней. Это была ярость отчаяния. Ярость человека, поставившего на карту больше, чем он мог себе позволить.

Порыв ветра бросил ей в лицо холодные капли дождя, и Джессалин вздрогнула. Только сейчас она почувствовала, что промокла и продрогла до костей.

Откуда-то издалека донесся голос Топпера. Она открыла глаза.

– …Я обещал приятелям, что встречусь с ними в «Смеющемся лакее» и мы опрокинем по паре рюмочек.

Джессалин вспомнила, что, если бы они выиграли, Топперу досталось бы десять фунтов, и начала торопливо рыться в ридикюле.

– У меня есть несколько шиллингов… Топпер удержал ее руку.

– Не беспокойтесь, мисс Джессалин. У меня достаточно.

Улыбнувшись на прощание щербатым ртом, маленький жокей удалился, весело насвистывая. Джессалин смотрела ему вслед. Нет, Топпер никогда бы не стал специально устраивать столкновение. Он слишком любил Голубую Луну, чтобы рисковать ее жизнью.

Злясь на себя за то, что позволила Маккейди… ах, простите, лорду Сирхэю… заронить в ее душу такое гнусное подозрение, Джессалин направилась туда, где в обшарпанном наемном кабриолете ее ждала бабушка.

Облокотившись на столб, возле которого совсем недавно букмекеры принимали ставки, стоял какой-то мужчина. Увидев его, Джессалин невольно замедлила шаг. Глаза над впалыми щеками и высокими скулами были черны и ничего не выражали. Он выглядел точно так же, как в тот день, когда она его увидела впервые. Падший ангел.

Демонстративно повернувшись к нему спиной, Джессалин гордо вскинула голову и пошла своей дорогой.

Каждый раз, заходя в клуб «Брукс», Кларенс Титвелл испытывал приятное чувство: он был очень доволен собой. Этот изысканный мужской клуб стал как бы символом всего, чего ему удалось достичь. Кларенс любил ненадолго задержаться в просторном мраморном холле, с удовольствием вдыхая запахи воска, душистых свечей и старых денег. В такие минуты Кларенс всегда вспоминал об отце. Точнее, о том человеке, который считался его отцом. И мысль о том, что Генри Титвелл, с его неправильной речью и руками рудокопа, никогда бы не смог даже близко подойти к этому клубу, доставляла ему истинное наслаждение.

Однако в этот вечер Кларенс думал совсем о другом человеке – о том, кто, возможно, был его настоящим отцом. Первое, что Кларенс сделал, став членом клуба, – это просмотрел книгу записей пари в поисках имени графа. Оно встречалось там неоднократно, как и имена его троих сыновей – Трелони всегда были транжирами и безрассудными игроками. Вот и сегодня ему сказали, что нынешний, двенадцатый граф Сирхэй поставил невероятную сумму, целую тысячу фунтов, на лошадь, которая не смогла даже дойти до финиша.

Кларенс иногда любил помечтать о том дне – и он, как видно, не за горами, – когда от рода Трелони не останется ничего, кроме записей на выцветших от времени страницах книги клуба «Брукс».

Подоспевший лакей забрал у него трость, шляпу и перчатки. Стуча каблуками по черно-белым мраморным плитам, Кларенс пересек холл. Ненадолго задержавшись у зеркала, чтобы пригладить волосы и поправить и без того безупречно завязанный галстук, он стал неторопливо подниматься по широкой лестнице, мимо бюстов римских императоров, стоявших в многочисленных нишах. Сегодня Кларенс чувствовал себя одним из них. Победителем.

В маленькой гостиной на втором этаже двое мужчин сосредоточенно изучали расписание скачек Уэзерби. Поприветствовав вновь прибывшего, они вернулись к своим подсчетам. Кларенс заказал бутылку самого лучшего портвейна.

В этой комнате ощущалась особая, чисто мужская изысканность – алые камчатные обои, парчовые, в тон им, занавеси. Откинув фалды фрака, Кларенс устроился в одном из обитых зеленой кожей кресел у камина и аккуратно поправил прикрепленный к лацкану желто-синий значок активного члена партии вигов.

Два года назад он был избран в парламент от корнуолльского округа святого Михаила. Годовой доход Кларенса составлял теперь более тридцати тысяч фунтов, а через два года он рассчитывал удвоить эту сумму. Недавно он приобрел дом на площади Беркли, и его соседями стали маркиз и барон. И в этот дом он вскоре приведет жену, Джессалин… Однако о своей самой главной мечте, которая еще недавно казалась несбыточной, Кларенс боялся даже думать… Вчера за ужином его патрон намекнул, что дворянство, возможно, уже не за горами.

При мысли об этом Кларенс испытывал острое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Дворянство. Сэр Кларенс Титвелл. Сэр Кларенс.

Послышались чьи-то шаги, приглушенные толстым красно-зеленым узорчатым ковром. Повернув голову, Кларенс увидел клубного мажордома, вслед за которым шел не кто иной, как двенадцатый граф Сирхэй.

– Сюда, милорд, – подобострастно произнес мажордом.

Милорд. Кларенс моментально уловил разницу в том, как лакей обращался к нему и к его титулованному кузену. Малозаметные, почти неуловимые отличия – выражение лица, взгляд, – но для Кларенса они были так же очевидны, как непохожесть дня и ночи. Во рту появился неприятный кислый вкус.

Маккейди заметил кузена, и на его загорелом лице расцвела ослепительная улыбка. И, как всегда, Кларенс был совершенно обезоружен этой неотразимой улыбкой. Кузен каждый раз будил в нем целую бурю чувств – невероятную смесь любви и ненависти, зависти и искреннего восхищения.

– Мак! Присаживайся. Выпьешь портвейна?

Маккейди сел напротив. Под его весом дорогая кожа кресла издала протяжный вздох. Кларенс никогда не обращался к кузену «милорд». Он понимал, что просто не сможет выговорить эти слова – они застрянут у него в горле. Ведь его вожделенное звание дворянина – такой пустяк по сравнению с графским титулом!

Маккейди наклонился, чтобы налить себе вина, в его ухе блеснула золотая сережка. Кларенс нахмурился. Английский джентльмен не должен привлекать к себе внимание подобным образом. Что за варварство! «Вот если бы я был графом…» Как часто эта мысль приходила ему в голову при взгляде на беспутного кузена! Ведь чего бы ни добился в жизни Кларенс Титвелл, ничто и никогда не исправит чудовищную несправедливость судьбы.