По временам слышится музыка из приморского ресторанчика.

Мэксин. Что, ваше преподобие, готовите проповедь на будущее воскресенье?

Шеннон. Я пишу очень важное письмо, Мэксин. (Прямой намек, чтобы ему не мешали.) Мэксин. Кому, Шеннон?

Шеннон. Декану школы богословия, в Сьюэни.

Мэксин про себя повторяет: «Сьюэни».

И был бы вам очень признателен, дорогая Мэксин, если бы вы еще сегодня послали его с Педро или Панчо в город, чтобы оно могло уйти рано утром.

Мэксин. А мальчики уже удрали в пикапе в ресторан пить холодное пиво и обнимать горячих потаскушек.

Шеннон. Фред умер… и тем лучше для него…

Мэксин. Дитя мое, вы неправильно понимаете мое отношение к Фреду. Мне его очень недостает. Но последнее время мы уже не только не спали вместе, но даже и не разговаривали по-людски. Никаких ссор, никаких недоразумений. Но если за весь день мы перекинемся парой слов – то уже длинный разговор.

Шеннон. Фред знал, когда меня преследовали мои призраки, ему все бывало ясно без слов. Посмотрит и скажет: «Ну что, Шеннон, опять навалилось?»

Мэксин. Ну вот, а со мной только «да» и «нет».

Шеннон. Может быть, он понимал, что вы стали свиньей?

Мэксин. Ха! Вы прекрасно знаете, как мы с Фредом уважали друг друга. Но вы же понимаете… такая разница в возрасте…

Шеннон. А Педро и Панчо на что?

Мэксин. Слуги… Они недостаточно уважают меня. Если дашь слугам слишком много воли, они перестают вас уважать, Шеннон. А это, как бы вам сказать… унизительно.

Шеннон. Тогда почаще ездите в город на автобусе, чтобы мексиканцы побольше вас тискали и щипали. Или уж пусть герр Фаренкопф вас уважит как следует…

Мэксин. Ха! Вы меня убиваете… Я уж подумывала, а не распродать ли все и вернуться в Штаты, в Техас? Открыть неподалеку от какого-нибудь бойкого городишка – Хьюстона или Далласа, например, – туристский кемпинг и сдавать внаем кабинки деловым людям, когда им срочно потребуется уютный и укромный уголок, где можно сверхурочно подиктовать миленькой секретарше, которая не умеет писать на машинке и не знает стенографии, несколько деловых писем… Ром-коко бесплатно, в ванной – биде… Я хочу ввести в Штатах биде…

Шеннон. Неужели вам только это и нужно в жизни, Мэксин?

Мэксин. И да и нет, беби. Любить человека – одно дело, а только спать с ним – совсем другое. Даже я это понимаю.

Шеннон встает.

Но мы оба подошли уже к тому перевалу, когда надо устраиваться в жизни основательно, а не витать в облаках.

Шеннон. Я не хочу заживо гнить.

Мэксин. Зачем же? Разве я допущу! Я помню один ваш разговор с Фредом на этой веранде. Вы рассказывали, с чего пошли все ваши напасти. Вы сказали, что мама укладывала вас в кроватку, когда вам еще не хотелось спать, и тогда вы предались пороку маленьких мальчиков. Но однажды она застукала вас на месте преступления и здорово отлупила. Вы сказали, что мама вынуждена была вас наказать, потому что, как видно, Бог прогневался не меньше, чем она. И уж лучше, что она сама вас наказала, а то Бог наказал бы еще строже.

Шеннон. Я ведь рассказывал Фреду!

Мэксин. А я все слышала. По вашим словам, вы так любили и Бога, и маму, что перестали грешить, дабы их не огорчать. Но грех доставлял вам тайные радости, и вы затаили зло и на маму, и на Бога за то, что они вас лишили такого удовольствия. И вы отомстили Богу своими безбожными проповедями, а маме – тем, что принялись портить молоденьких девушек.

Шеннон. Я не произнес ни одной безбожной проповеди и никогда не произнесу, не смогу произнести, когда вернусь в лоно церкви.

Мэксин. А вы не вернетесь. Кстати, вы упомянули в своем письме декану школы богословия, что вас обвиняют в совращении, наказуемом законом?

Шеннон (так сильно оттолкнув стул, что тот опрокинулся). Да оставите вы меня в покое в конце концов? С тех пор как я здесь, у вас, вы ни минутки не дали мне передохнуть. Пожалуйста, оставьте меня в покое! Ради Бога!

Мэксин (безмятежно улыбаясь его ярости). О беби…

Шеннон. Что значит: «О беби»? Что вам нужно от меня, Мэксин?

Мэксин. Только вот это… (Нежно тормошит волосы Шеннона.) Шеннон (отбрасывая ее руку). О Боже… (Покачивая головой, с беспомощным смешком, спускается с веранды.) Мэксин. Мой повар-китаец всегда твердит одно: «Не надо потеть!.. Не надо потеть!» Он говорит, что в этом вся философия. Вся его китайская философия в трех словах: «Не надо потеть!» С вашей-то репутацией, да еще под угрозой судебного преследования за совращение, где уж вам вернуться в церковь! Разве что к «Святым вертунам», если в их секте будут молоденькие вертушки, а на полу их святилища найдется охапка сена.

Шеннон. Съезжу в город на автобусе и сегодня же отправлю письмо. Сам! (Идет к тропинке, но слышит внизу голоса, раздвигает листву, осматривает путь.) Мэксин (спускаясь с веранды). Не забудьте о призраке, он где-нибудь здесь.