видения» сумела его раскусить?

— А как же «те, для кого любовь — отрада»? Убийца намеренно превратил проститутку в некий символ. Он пытается заставить нас взглянуть на вещи под новым углом зрения, и нам нужно сделать то же самое. Нам нужно заставить его посмотреть на что-то как бы впервые.

— Итак, нам остается только найти какого-нибудь местного гения, — объявил Кальдерон. — Если верить слухам, это здание набито ими.

— Мы черпаем все гениальное у классиков, — сказал Фалькон. — Он поэт и художник… это его способ самовыражения.

— «Los buenos pintores imitan la naturaleza, pero los malos la vomitan» — «Хороший художник природу бережет, а плохой на нее блюет».[93] Сервантес.

— Это, возможно, еще и разозлит его, — заметил Фалькон.

— Но какова цель такой стратегии? — спросил Кальдерон. — Чего мы, собственно, хотим от него добиться?

— Наша задача — вызвать его на диалог и разговорить. Нам надо начать выуживать из него информацию.

Фалькон, не выдержав нервного напряжения беседы, втюкал большим пальцем изречение Сервантеса в свой мобильник и отправил сообщение убийце. Двое мужчин сидели, откинувшись на спинки кресел и чувствуя себя полными идиотами. В данный момент все их расследование свелось к такому абсурду, как отправка в эфир строчки из Сервантеса.

Теперь им ничего не оставалось, как завести отвлеченный разговор, не имея никаких точек соприкосновения, кроме признания друг за другом ума. Фалькон не собирался обсуждать футбол, а Кальдерон не собирался к этому его принуждать.

— Я вчера вечером посмотрел по видео один фильм, — начал Кальдерон. — «Todo sobre mi Madre» — «Все о моей матери». Вы видели его? Это фильм Педро Альмодовара.

— Еще нет, — ответил Фалькон, и тут произошло нечто странное. Его память вдруг приоткрылась, и из нее выплыло секундное видение: он в Танжере шлепает по краю воды, а потом с восторженным визгом взлетает вверх в чьих-то руках.

— Знаете, что поразило меня в этом фильме? — спросил Кальдерон. — В самом его начале режиссер сумел показать невероятно глубокую душевную связь между сыном и матерью. А потом мальчик погибает. И… я никогда не переживал ничего подобного: когда он умирает, ты как бы чувствуешь это сердцем матери. Кажется, что никогда не оправишься от такой страшной потери. По-моему, он гений. Перевернуть мир с помощью нескольких кадров.

Фалькон хотел ему ответить. Хотел как-то отозваться, поскольку впервые между ними возникло что-то настоящее. Но то, что переполнило его душу, было слишком значительным, не выразимым словами. На глаза ему навернулись слезы, и он смахнул их рукой. Кальдерон, не подозревавший о происходившей в Фальконе внутренней борьбе, с удивлением покачал головой.

— Мы что-то получили, — сказал Кальдерон, взяв со стола мобильник.

Он открыл и стал читать сообщение, все больше хмурясь.

— Вы говорите по-французски? — спросил он, передавая Фалькону мобильник. — То есть это не сложно… но очень странно.

— «Aujourd'hui, maman est morte. Оu peut-etre hier, je ne sais pas».

Фалькон почувствовал дурноту, чуть ли не позыв к рвоте.

— Вообще-то я понял, что там написано, — заметил Кальдерон, — но что это значит?

— «Сегодня умерла мама. Или, может, вчера», — перевел Фалькон. — И здесь есть приписка: «Не шлите мне больше ничего, мать вашу, я доскажу свою историю».

— Он ловко обернул наш выпад против нас, — сделал вывод Кальдерон. — Но что это значит?

— Он не смог удержаться от такого шага, — объяснил Фалькон. — Ему надо было показать, что он способен нас перещеголять.

— Но каким образом?

— Я думаю, что он, скорее всего, получил образование во Франции, — заключил Фалькон.

— И это какая-то цитата?

— Не знаю. Не уверен. Но если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что это из «Постороннего» Альбера Камю.

В это вечернее время в суде уже не было ни души, и шаги Фалькона эхом отдавались в пустом теле здания, когда он шел по длинному коридору к лестнице. Спускаться по ступенькам ему пришлось держась за перила. Он даже постоял на лестничной площадке, чтобы унять дрожь в коленях. Фалькон убеждал себя, что это случайное совпадение, что между ним и Серхио нет никакой сверхъестественной телепатической связи. В жизни полно таких странных моментов. Этому даже есть определение: синхронизм. Вероятно, это хорошая штука. Людям нравится, когда события соотносятся во времени. Но только не такие, как их разговор о «посторонних», рассказ Кальдерона о фильме с мучительным названием и полученная ими от Серхио «пощечина» в виде той ужасной строки — строки, которая отрезала его от мира нормальных человеческих отношений, от глубинной связи между сыном и матерью. Эти слова самого одинокого одиночки на планете полоснули по душе Фалькона, как пила.

Когда он подошел к проходной, двигательные рефлексы пришли в норму. По другую сторону турникета он увидел Инес, которая клала на ленту металлоискателя свою сумочку и портфель. Вот ее-то Фалькон хотел видеть меньше всего, и не успел он об этом подумать, как на него снова лавиной обрушилось прошлое — ее красота, секс, его страсть, их разрыв. Она стояла, ожидая, когда ей отдадут ее вещи, и глядя прямо на него чуть ли не с издевкой.

— Привет, Инес, — сказал он.

— Привет, Хавьер.

Ее отвращение было явным. Он приговорен к вечному непрощению. Ему было невдомек почему, так как в себе он не находил и намека на неприязнь. Они совершили ошибку. Это стало очевидно. Они разошлись. Но она не могла его выносить. Охранник передал ей вещи, и Инес одарила его ослепительной улыбкой. Но для Фалькона ее губы снова затвердели в жесткой красной линии. Вот когда ему не помешала бы чуточка вдохновения. Чтобы в мгновение ока разрядить обстановку, как умеют герои в кино. Но вдохновение не снизошло. Сказать было нечего. Их отношения настолько разладились, что исключалась даже возможность дружбы. Инес слишком сильно его презирала.

Она направилась в глубь здания. Узкие плечи, тонкая талия, покачивающиеся бедра, уверенная походка и отсчитывающие метры каблучки.

Охранник закусил губу, глядя на нее, и тут Фалькон понял, почему он так ей противен. Он разрушил совершенную картину ее жизни. Волнующе прекрасная и талантливая студентка юридического факультета, ставшая блестящим молодым прокурором, неизменно вызывавшая восхищение мужчин и женщин, влюбилась в него — Хавьера Фалькона. А он ее отверг. Он не ответил на ее любовь. Он бросил тень на ее совершенство. Именно поэтому ей казалось, что у него нет сердца. Чем же еще можно было объяснить его неподатлиивость?

Выйдя на улицу, он спрятался за одной из подпиравших Правосудие колонн соседнего здания. Оттуда ему хорошо был виден главный вход в здание суда. Через несколько минут из двери выпорхнула Инес, а следом за ней появился Эстебан Кальдерон. Повернувшись, она чмокнула его в губы, взяла под руку, и они не спеша пошли вдоль колоннады в направлении улицы Менендеса Пелайо.

Неужели они поцеловались? Или это только игра света?

Но на сей раз ему не удалось себя разубедить. Все было слишком очевидно. Среди косо лежавших теней неоклассических колонн Фалькон осознал, что такое перекос логики. И до чего несовершенна «электрическая схема» человека, если даже самое ясное мышление может «коротнуть». Он не любил Инес. И не ненавидел. Их воссоединение было невозможно. Так почему же он физически ощущал, как его сосуды, органы, мышцы и сухожилия пожирает чудовищная ревность?

Фалькон бегом бросился к своей машине и погнал обратно в полицейское управление, с такой силой сжимая руль, что потом с трудом смог разогнуть пальцы, чтобы написать отчет. Он попытался прочесть другие отчеты. Ничего не вышло. Его то одолевали думы о крахе расследования, то терзала необъяснимая