Эти клетки второго поколения продрейфуют в межзвёздном космосе годы, века, тысячелетия. Большая часть их погибнет, угаснет на безнадёжных траекториях, втянется в поле притяжения нашего Солнца, вернётся в облако Оорта и повторит процесс, терпеливо поедая лёд и собирая избыточную информацию. Повстречавшись, клетки обменяются материалом, откорректируют накопившиеся ошибки, произведут потомство похожее, но в чём-то отличное от родителей.

Какая-то ничтожная их часть достигнет системы ближней звезды и начнёт в ней процесс, собирая свежую информацию, которую тоже отошлёт домой пакетами данных, краткими оргастическими информационными вспышками. «Двойная звезда без тёмных планет», — будет гласить их сообщение. Или: «Белый карлик, одно тёмное планетное тело».

И снова, снова, снова…

От звезды к звезде, шаг за шагом, в течение столетий, тысячелетий, мучительно медленно, но достаточно быстро по галактическому времени, достаточно быстро для нас, отрезанных и замурованных в оболочках. Десяток наших медленных лет — и они заполонят чуть ли не всю нашу галактику.

Информация, передаваемая со скоростью света от узла к узлу, будет учитываться, корректировать поведение системы, направлять новые репликаторы в перспективных направлениях, будет систематизироваться, исключать избыточность, чтобы не допустить перенасыщения каналов. Мы опутаем галактику своей рудиментарной паутиной. Репликаторы закинут в небо всеохватывающий невод, рассказывающий нам о том, что в него попалось.

Негативные аспекты? А как же без них. Конечно, предприятие связано с определённым риском.

Не будь «Спина», марсиане ни за что не решились бы на такое наглое вторжение во Вселенную. Это ведь не просто исследовательская миссия. Это полномасштабное вмешательство, использование галактических ресурсов по своему усмотрению, изменение галактической экологии. Если во Вселенной существуют другие разумные существа, а гипотетики — явное тому свидетельство, то распространение репликаторов может быть расценено как агрессия. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Лишь появление искусственных структур над полюсами Марса заставило марсиан пересмотреть своё отношение к проекту.

— «Спин» поколебал стойкость сомневающихся, — сказал Ван. — Если повезёт, репликаторы откроют нам какие-то тайны гипотетиков или хотя бы дадут представление об их деятельности в галактике. Может быть, мы узнаем назначение «Спина». Репликаторы могут также послужить предостережением другим разумным формам жизни, столкнувшимся с такой же проблемой. Другие цивилизации могут подхватить наше знамя. Наше упавшее знамя. Они смогут сделать выводы, преуспеть там, где мы оплошали.

— А мы уже оплошали? Окончательно?

Ван пожал плечами:

— Скорее всего, да. Солнце уже одряхлело, вы это знаете, Тайлер. Ничто не длится вечно. А в наших обстоятельствах и «вечность» — это не так уж долго.

Улыбка, с которой он произнёс это, искренняя марсианская улыбка, наклон головы к спинке плетёного кресла подчеркнули весомость сказанного.

Нельзя сказать, что я удивился услышанному. Все мы знали, что обречены. По меньшей мере обречены на прозябание под скорлупкой, охраняющей нас от гибели во враждебной Солнечной системе. Солнечный свет, сделавший Марс обитаемым, изжарил бы Землю, если бы не мембрана «Спина». И даже Марс в его собственной тёмной оболочке быстро покидал так называемую обитаемую зону. Умирающая звезда, мать всего живущего, завершала жизнь в старческом безумии, бессовестно губя всё порождённое ею.

Жизнь родилась «на краешке» неустойчивой ядерной реакции. Эту истину никто не оспаривал и до «Спина», когда небо над землёй ещё ничто не затмевало и по ночам в нём мерцали далёкие звёзды. Эта истина, однако, никого не волновала, ибо жизнь человеческая была коротка, между двумя биениями солнечного пульса на земле сменялись бессчётные поколения. Но вот — Господь, спаси и помилуй! — случилось невероятное: нам суждено пережить своё Солнце. Нам суждено вращаться вокруг трупа своего светила в виде рассеянного по орбите пепла либо жить в вечной ночи герметичной оболочки, вне времени и галактического дома.

— Тайлер! Что с вами?

— Всё в порядке, — заверил я его, думая почему-то о Диане. — Может быть, лучшее, на что мы можем надеяться, — это хоть что-то понять, перед тем, как упадёт занавес.

— Э-э… Занавес?

— Выражение такое. Перед концом.

— Конечно, невелико утешение, — признал Ван. — Но, пожалуй, это именно так. Лучшее, на что мы можем надеяться.

— Вы, марсиане, знали о «Спине» тысячи лет. И за всё это время вы ничего не смогли узнать о гипотетиках?

— К сожалению, не смогли. Ничего или почти ничего. Лишь какие-то догадки о физической природе «Спина». — Джейсон мне пытался растолковать. Что-то о квантах времени… Но я в математике не силён, и всё, о чём он говорил, далеко от практического воплощения. — О гипотетиках вообще ничего. Насчёт же того, что им от нас нужно… Тоже догадки. Мы задавались вопросом, чем особым отличалась Земля к тому моменту, когда её поймали в оболочку. Почему они не изолировали Марс сразу, когда мы там появились? Чем руководствовались они при выборе момента?

— И… Каков ответ?

В дверь постучали, появился один из свиты Вана, лысеющий господин в сшитом на заказ чёрном костюме. Он обратился к Вану, но глядел при этом на меня.

— Прошу прощения, но до встречи с делегацией Евросоюза осталось пять минут.

Я встал.

— В следующий раз, — сказал Ван.

— Надеюсь, скоро?

— Как смогу.

Уже вечерело, с делами я на тот день покончил. Вышел через северную дверь. По пути к парковке остановился у дощатого забора стройплощадки. Сквозь щели виднелась кладка из простых шлакоблоков, громадные резервуары высокого давления, отходящие от них толстенные трубы. Территория стройки загажена обрывками жёлтой тефлоновой изоляции, обрезками медных труб и змеевиков. Бригадир в белой пластиковой каске гавкал на работяг, толкающих тачки, тоже в касках, в защитных очках и в ботинках с окованными сталью носками.

Эти люди строили инкубатор для новых живых существ. Здесь в жидком гелии вырастут и подготовятся к расселению по холоду Вселенной наши наследники, способные жить дольше и путешествовать дальше, чем человеческие существа. Наш диалог со Вселенной, может быть, посмертный. Если И-Ди не осилит Джейсона и не задушит проект.

В тот уик-энд мы с Молли отправились прогуляться по пляжу.

Последнее воскресенье октября выдалось безоблачным. Едва мы прошли четверть мили по усеянному окурками песку, как поднявшееся солнце начало нещадно припекать. Океанская рябь отражала бессчётное множество солнечных зайчиков, как будто воду усеивали груды нетонущих бриллиантов. Молли вышла в шортах, сандалиях и белой хлопковой футболке, которая тут же прилипла к её телу, соблазнительно подчёркивая рельеф. Она надвинула на глаза кепку-бейсболку, опустила козырёк пониже.

— Никогда я этого не пойму, — проворчала она, опуская руку от глаз и оборачиваясь, чтобы проверить собственные следы на песке.

— Чего не поймёшь, Молл?

— Солнце. То есть его свет. Все говорят, что он фальшивый, но жара, бог мой, жара! Жара-то настоящая.

— Солнце тоже нельзя сказать что совсем уж фальшивое. Мы видим не настоящее солнце, но свет-то идёт от настоящего. Гипотетики преобразуют его, длину волны и интенсивность.

— Это я понимаю, но посмотри, как оно идёт по небу. Восход, закат. Если это лишь проекция, каким образом её видно от Канады до Южной Америки? Если барьер «Спина» лишь в каких-то сотнях миль от нас…

Я сказал ей то, что когда-то слышал от Джейсона: фальшивое солнце не проекция, а управляемая копия, проходящая сквозь экран и находящаяся на расстоянии девяноста миллионов миль от Земли.

— Тоже, фокусники…

— Если бы не этот фокус, мы бы все уже давно сгорели. Экология планеты требует двадцатичетырёхчасовых суток. Что некоторые виды вымерли из-за отсутствия Луны, ты тоже знаешь? Они питались и размножались по Луне.

— Живём по лжи.

— Ну, можно и так сказать.

— Передо мной ложь, я чувствую ложь и называю её ложью. Стою с освещённым ложью лицом. Ложь, которая может вызвать вовсе не ложный рак кожи. Но всё равно не понимаю. И не поймём, пока не поймём гипотетиков. Если когда-нибудь поймём. В чём я лично глубоко сомневаюсь.

Ложь не поймёшь, сказала мне Молли, шагая рядом со мной вдоль деревянных мостков, побелевших от океанской соли. Ложь можно понять, лишь поняв её подоплёку, её мотивацию. Она сказала это, глядя на меня в упор, прикрывая глаза низко опущенным козырьком, намекая на что-то, и я не мог понять, на что.

Мы вернулись в мой домик, в ложную, ибо неестественную, устроенную кондиционером прохладу. Что-то почитали, послушали какую-то музыку, но Молли всё время неспокойно ёрзала, а я всё ещё не вполне освоился с мыслью о ней, роющейся в моём компьютере. Ещё одно непонятное мне событие. Я, кажется, любил Молли. Или убеждал себя в том, что любил. Если же то, что я к ней ощущал, не было любовью, то вполне прилично заменяло любовь.

Непредсказуемость этой женщины меня, однако, тревожила. Такая же искорежённая «Спином», как и все мы. Подарок ей купить — проблема. Если ей чего-то хотелось, то я не мог понять, чего именно, если её не прорывало у витрины магазина. Она многое держала в себе и, как все любители засекречиваться, считала меня точно таким же.

Мы закончили ужин и принялись убирать со стола, когда зазвонил телефон. Молли взяла трубку, пока я вытирал руки.

— Угу… Он здесь, сейчас передам трубку. — Она прикрыла микрофон рукой. — Джейсон. Какой-то странный. Будешь говорить?

— Конечно.

Я взял трубку и замер, глядя на неё. Молли возвела очи к потолку и вышла в кухню, оставив меня одного.

— Джейс? В чём дело?

— Тайлер, ты мне нужен. Срочно.

— Что-то случилось?

— Случилось, чёрт побери. И ты мне нужен.

— Срочно?

— Я б звонил, если бы не срочно?

— Ты где?

— Дома.

— Ладно, я выезжаю, но как там с движением…

— Давай, давай.

Я сказал Молли, что должен уехать. Она улыбнулась — скорее, ухмыльнулась.

— Что за работа? Срочные роды у начальства?

— Я врач, Молли.

— Врач или собачка Джейсона Лоутона? Что, ты должен приносить ему брошенные палки?

— Извини, я должен ехать, время не ждёт. Тебя куда-нибудь подвезти?