мелькание теней, не то Ниджона и полисмена, не то деревьев и облаков.

Теперь полицейский так же раздражённо требовал что-то от Ины. Компот из полицейской раздражённости, наглости и занудства безмерно меня разозлил. Я представил себе Инну и Эна, приниженных или притворяющихся приниженными в присутствии грубой силы, вооружённого копа и всего, что он представлял. Ибу Ина сказала что-то коротко, но сурово на местном языке. Очевидно, упоминала СПАССА. Она тоже представляла власть, только иного порядка, власть сил природы; тоже могла внушить страх, не меньший, чем страх перед полицией и оружием.

Полицейский потребовал предъявить бумаги или вылезать и предоставить машину для обыска. Ина парировала срочностью случая, снова сослалась на болезнь.

Меня подмывало встать на защиту Ины и Эна, сдаться прежде, чем власть употребит силу. Или драться. Или удирать. Пренебречь всем достигнутым, всеми мучениями, всем марсианским зельем, влитым в моё тело. Может быть, во мне просыпалась храбрость «четвёртых», особая храбрость, о которой рассказывал Ван Нго Вен.

«Они победили смерть…» Как бы не так. Земляне, марсиане, гипотетики — никто и никогда! Лишь отсрочка приведения смертного приговора в исполнение.

Машина качнулась на рессорах, подкованные башмаки лязгнули по металлу. Увесистый коп влез в машину. Я поднял руки к крышке.

Ина поднялась, разразившись гневной скороговоркой.

Я вдохнул полной грудью, приготовившись выпрямиться.

Но снаружи вдруг донёсся новый шум. Мимо с рёвом, на полном газу, пронёсся какой-то невидимый мне автомобиль. По доплеровской разнице частот скорость просто-таки вызывающая, наглая, плевок в государственную физиономию стража порядка.

Полицейский взревел, машина облегчённо качнулась, пол её приподнялся. Топот, шарканье, хлопнула дверца, и хищно взревел двигатель полицейского патруля (моё в высшей степени логичное предположение, разумеется). Покрышки прыснули гравием — и Ина подняла крышку моего саркофага.

Я уселся, морща нос от вони собственного пота.

— Кто это его так?

Ина бледна, но спокойна, собранна.

— Аджи. Наш, из деревни. Мой кузен. Нарочно, чтобы их отманить. Гонит как пьяный.

— Он сделал это, чтобы нас спасти?

— О, как высокопарно. Но по сути верно. Мы ведь автоколонна. У всех телефоны, постоянный обмен информацией. Аджи рискует штрафом… взяткой — и только.

Я перевёл дух. Воздух показался прохладным и свежим. Глянул на Эна. Тот улыбался сквозь ещё не прошедший испуг.

— Пожалуйста, познакомьте меня с Аджи в Паданге. Я хочу его поблагодарить за то, как он искусно изобразил пьяного за рулём.

Ина закатила глаза:

— Если бы изобразил! Он и в самом деле пьян в стельку. Оскорбление пророка.

Ниджон улыбнулся нам и снова закрыл дверцы.

— Натерпелись страху, — сказала Ина и положила руку на моё предплечье.

Я извинился за то, что стал причиной стольких неприятностей.

— Ерунда, — возразила она. — Мы теперь друзья. И риск не так велик, как вы себе представляете. Полиция, конечно, не сахар, но всё же они свои, местные, и подчиняются местным неписаным законам. Другие хуже. Люди из Джакарты, новые реформазы или как они там себя называют… Ведь и вы бы рискнули ради нас, если бы возникла необходимость. Ведь так, пак Тайлер?

— Да. Конечно.

Её рука слегка дрожала. Она заглянула мне в глаза:

— Я вам верю.

Нет, мы не победили смерть и никогда не победим. Мы лишь добиваемся отсрочек. Таблетка, пилюля, порошок, инъекция, сердечно-сосудистая хирургия, «четвёртый возраст»… Всё это создает иллюзию, что даже небольшая отсрочка, чуть больше жизни помогут насладиться упущенной мудростью, к которой мы стремились и которой не достигли. Вряд ли кто-то возвращается домой после операции двойного шунтирования, воображая, что будет жить вечно. И Лазарь восстал из гроба, зная, что ему снова предстоит умереть.

Но он восстал и вышел. Вышел, исполненный благодарности. И я тоже преисполнился благодарности.

Добравшись до дома после встречи в «Перигелион фаундейшн», я отпер дверь и обнаружил Молли перед своим домашним компьютером.

Письменный стол находился в юго-восточном углу жилой комнаты, возле окна, сидеть за ним следовало спиной к двери. В полуобороте Молли удивлённо глянула на меня, одновременно кликнула мышью и вышла из программы.

— Молли?

Я не удивился, увидев её. Выходные она теперь чаще всего проводила у меня. И ключ у неё был. Но ни разу я не замечал, чтобы она проявила интерес к моей персоналке.

— Ты не позвонил.

У меня была встреча со страховщиками, представителями компании, покрывавшей медицинские издержки нашего персонала. По прогнозам заседать мы должны были не меньше двух часов, однако за двадцать минут провентилировали все вопросы ценовой политики, а когда закончили, я подумал, что обгоню Молли, которая собиралась ещё заехать за вином.

Невинное удивление в глазах моей подруги заставило меня объяснить ей всё это, прежде чем спросить, что её интересовало в моих файлах.

Она засмеялась несколько смущённо, как бы извиняясь, однако не снимая руки с мышки и снова повернувшись к монитору. Курсор на экране нырнул к кнопке выключения компьютера.

— Погоди, — сказал я.

— Тебе здесь что-нибудь надо?

Стрелка курсора достигла цели, а я накрыл рукой руку Молли:

— Я бы хотел узнать, чем ты здесь занималась.

Она напряглась. На виске возле её уха заметно пульсировала вена.

— Устроилась как дома. Возможно, несколько перестаралась. Не думала, что ты будешь возражать.

— Возражать против чего, Молли?

— Против того, что я включила твой терминал.

— Включила для чего?

— Так, ни для чего. Просто проверить, осмотреться.

Вряд ли моя скромная машина могла заинтересовать Молли. Компьютеру пять лет, древность почти антикварная. У неё в приёмной прошлогодний. К тому же я успел распознать открытую ею программу, закрытую так поспешно, когда я вошёл. Это была хозяйственная программа: счета, баланс чековой книжки, контакты.

— Мне таблица привиделась. Ну, я там щёлкнула, тут… Твой рабочий стол меня смутил. Народ экран по-разному компонует. Извини, Тайлер. Я проявила бесцеремонность. — Она выдернула свою ладонь из-под моей и щёлкнула по обоим выключателям. Экран погас, затих гул вентилятора. Молли поднялась со стула, оправила блузку. Она всегда приводит себя в порядок, когда встаёт. — Может, я займусь ужином? — Она отвернулась и вышла на кухню.

Я проводил её взглядом, подождал, пока створки двери-распашонки отмотаются в обе стороны и затихнут, выждал ещё немного и направился за ней.

Она сняла две сковородки со стенной полки. Взглянула на меня и отвернулась.

— Молли, если ты хочешь что-то обо мне узнать, достаточно спросить.

— Гм… Хорошо, учту.

— Молли…

Она с преувеличенной осторожностью поставила сковороду на горелку, как будто боялась её разбить.

— Ты хочешь, чтобы я ещё раз извинилась? Хорошо. Тайлер, прости меня за то, что я включила твой компьютер без разрешения.

— Молли, я тебя ни в чём не обвиняю.

— Тогда почему мы так долго это обсуждаем? Как будто весь остаток дня придётся выяснять, как и почему… — Глаза её увлажнились. Изумрудная зелень тонированных линз слегка сгустилась. — Да, я проявила излишнее любопытство.

— Любопытство к чему, к моим домашним расходам?

— Любопытство к тебе. — Она потянула стул из-под кухонного стола. Ножка стула зацепилась за ножку стола, Молли вывернула стул, села и скрестила руки под грудью. — Да, может быть, к самым банальным вещам. Может быть, именно к банальным вещам. — Она закрыла глаза и покачала головой. — Можно подумать, что я шпионка. Однако… да, к домашним расходам, к зубной пасте, к размеру ботинок, да. Да, мне хотелось бы чувствовать что-то большее, чем регулярный физиологический перетрах по выходным. Да, признаюсь.

— Но для этого необязательно залезать в мои файлы.

— Может, и необязательно. Но…

— Но?

Она тряхнула головой:

— Не хочу спорить.

— Иной раз лучше довести до конца то, что начали.

— Ну… Вот, к примеру. Каждый раз, когда ты чувствуешь, что тебе что-то угрожает, ты сразу напускаешь на себя этакий отстранённый вид. Весь такой возвышенный, недосягаемый, аналитический. Созерцаешь меня, как вошь под микроскопом. Как будто репортаж по телевизору. Как будто сквозь стеклянный экран. Этот стеклянный экран всё время здесь, разве нет? И весь мир по другую сторону экрана. Потому ты и о себе не говоришь. Потому я целый год жду, пока ты увидишь во мне что-то, кроме конторской мебели. Этот куда как мудрый взор, знающий, оценивающий. Как будто вечерние новости воспринимает. Как будто я — какая-то мелкая война на другой стороне планеты, где всех, кого убивают и кто остаётся в живых, зовут так, что нам, бедным, не выговорить.

— Молли…

— Я понимаю, что все мы в глубокой заднице, что всех нас выкинуло в «Спин». Предтравматический стресс, так? Поколение придурков. Разводы, адюльтеры, маньяки, садисты, сверхнабожные ханжи или такие вот невозмутимые… И у каждого веское оправдание, включая и меня. И если сознание своей значимости, своей роли незыблемой твердыни, опоры для заблудшей сучки в ночи тешит твоё самолюбие — я и с этим согласна, и это переварю. Но не преступление — хотеть большего. И я вполне по-человечески хочу прикоснуться к твоей душе.