И я остался наедине с Дианой.

Она в белой блузе, белом платке на тёмных волосах, просторных синих шароварах. С первого взгляда — эмансипированная мусульманка из центра, из Паданга, но с таким ростом и такой бледной кожей… Кого она обманет?

Её голубые глаза широко открыты.

— Тайлер, Тайлер…

— Что, хорош?

Она погладила меня по макушке.

— Ничего, ничего…

— Да я и не жалуюсь.

— Ещё неделька, другая — и всё. А пока…

Что ж говорить-то… А то я не знаю… Средство впитывается в мышечную ткань, в нервные волокна…

— Зато ты в надёжном месте. У нас всё есть. Антиспазмодики, анальгетики… Ина знает толк в медицине. — Диана печально улыбнулась. — К сожалению, не всё так гладко, как мы надеялись.

Мы надеялись, что удастся остаться незамеченными. Любой из портов Арки очень неплох для нежелающего бросаться в глаза американца с деньгами. Паданг мы выбрали не только из-за удобства (Суматра — ближайшая к Арке масса суши), но и из-за скоростных темпов его экономического роста и из-за того, что недавние дрязги в Джакарте, вызванные правлением новых реформазов, фактически вырвали Паданг из-под контроля центрального правительства. Я мог отстрадать, сколько положено, в каком-нибудь незаметном отеле, и после этого, по завершении лечения, мы могли бы купить проезд туда, где безопаснее. Так мы предполагали.

Мы не учли мстительности администрации Чейкина и её решимости сделать из нас своего рода образцово-показательных козлов отпущения. Как из-за тайн, которые мы скрывали, так и из-за уже разглашённых нами секретов.

— Похоже, что я неосторожно высунула нос там, где не следовало, — сказала мне Диана. — Я договорилась с двумя группами рантау, но обе сделки расстроились. Люди вдруг перестали меня замечать, не хотели иметь со мной дела. Ясно было, что я привлекаю слишком много внимания. Консульство, новые реформазы, местная полиция получили о нас информацию. Не вполне точную, однако достаточно опасную.

— Потому ты и сказала этим людям, кто мы.

— Я сказала, потому что они сами это заподозрили. Если не ибу Ина, то Джала, её бывший муж, наверняка. Простачком его не назовёшь. Он управляет довольно-таки солидной судовой экспедиторской фирмой. Через его склады проходит немалая часть транзитного цемента и пальмового масла, отправляемого через Телук-Байюр. Сделки с рантау гаданг дают меньше дохода, но зато не облагаются налогами, и суда, доставляющие эмигрантов, обратно пустыми не уходят, завозят крупный и мелкий рогатый скот для чёрного рынка.

— Почему бы ему не продать нас неореформазам?

— Потому, что мы платим лучше. И с нами меньше сложностей, пока нас не изловили.

— Ина это одобряет?

— Одобряет что? Рантау гаданг! У неё двое сыновей и дочь в новом мире. Джалу? Она полагает, что ему до некоторой степени можно доверять. Если его купили, он не стремится перепродаться. Нас? Нас она считает почти святыми.

— Из-за Ван Нго Вена? Тебе повезло найти её.

— Везением не ограничилось.

— Всё равно надо поскорее улетучиться.

— Как только тебе станет лучше… Джала и судно наметил. «Кейптаун-мару». Потому я и мотаюсь между Падангом и твоей клиникой. Ещё надо платить и платить, много кому.

Мы быстро превращались из иностранцев с деньгами в иностранцев, у которых когда-то были деньги.

— Всё равно, я бы хотел… — я замолчал.

— Что? — Она устало провела пальцем по моему лбу.

— Не спать в одиночку.

Она усмехнулась и положила руку на мою костлявую грудь. На прикрытые кожей рёбра. На безобразную изжёванную кожу. Нет, не Антиной.

— Слишком жарко сейчас для объятий.

— Жарко? — Меня знобило.

— Бедный Тайлер…

Я хотел сказать ей, чтобы она соблюдала осторожность. Но глаза сами закрылись, а когда я открыл их, она уже ушла.

Кризис ещё, разумеется, не наступил, но в течение нескольких последующих дней я чувствовал себя много лучше. Диана называла это оком циклона. Казалось, марсианское средство и мой организм заключили перемирие, чтобы лучше подготовиться к решающей баталии. Я попытался это время как-то использовать. Съедал всё, что мне приносила Ина, вышагивал по комнатке, тренировал ослабевшие мышцы ног. Сильному, здоровому человеку эта каморка показалась бы тюремной камерой; мне же она даже нравилась, дышала уютом. Я сложил в углу чемоданы и использовал их в качестве письменного стола, сидя на свёрнутой в рулон камышовой циновке. Высокое окно захватывало клин солнечного света.

Это же окошко дважды продемонстрировало мне физиономию мальчишки школьного возраста. Я сообщил о явлении Ине, она кивнула, вышла и через несколько минут вернулась с этим мальчишкой.

— Эн, — сказала она, втолкнув — чуть ли не швырнув — своего пленника сквозь дверную завесу. — Эн учится в школе, ему десять лет. Умный мальчик, сообразительный. Хочет стать врачом, когда вырастет. Сын моего племянника. К несчастью, любопытство у него часто вытесняет благоразумие. Он подтащил под окно корзину для мусора и залез на неё, чтобы подсмотреть, кого я тут прячу. Безобразие. Эн, извинись перед моим гостем.

Эн склонил повинную голову таким образом, что я удивился, как не свалились на пол его громадные очки. Он что-то пробормотал.

— Громче и по-английски.

— Извини…

— Ладно, хоть так. Может быть, Эн что-нибудь для вас может сделать, пак Тайлер? Пусть искупит вину за своё недостойное поведение.

Эн чувствовал себя на крючке. Я попытался его освободить:

— Нет-нет, ничего не нужно. Просто пусть не мешает.

— Конечно, начиная с этого момента, он больше не будет мешать. Правда, Эн? — Мальчик поёжился и кивнул. — А я для него придумала работу. Эн почти каждый день приходит ко мне в клинику. Когда у меня есть время, я ему кое-что показываю и рассказываю. Например, как человек устроен. Как лакмусовая бумажка меняет цвет, если её опустить в уксус. Эн говорит, что ему всё это очень интересно. — Теперь Эн кивал, как китайский болванчик. — Так вот, в благодарность за мои уроки и чтобы загладить свою вину и пренебрежение правилами буди, Эн станет нашим стражем. Понимаешь, что это означает, Эн?

Эн неуверенно уставился на Ину.

— Это означает, что ты будешь применять свою бдительность и своё любопытство на доброе дело. Если кто-нибудь появится в деревне и примется расспрашивать о клинике — кто- нибудь из города, особенно если похож на полицейского, — немедленно беги сюда и скажи мне.

— Даже из школы?

— Не думаю, что новые реформазы полезут в школу. Когда ты в школе, учись, не отвлекайся от уроков. А в остальное время в остальных местах, всё равно где: улица, варунг, — неважно, как только увидишь или услышишь какие-то вопросы о клинике или о нашем госте — о котором никому нельзя говорить, — сразу беги ко мне. Понял?

— Понял, — сказал Эн и добавил ещё что-то, чего я не разобрал.

— Вот ещё! — возмутилась Ина. — Этого только не хватало. Никакой оплаты, что за наглость. Но если будешь хорошо себя вести, я, конечно, это учту. А сейчас ты себя вовсе не хорошо ведёшь.

Она отпустила племянника, и тот припустил прочь. Свободно болтавшаяся на нем футболка раздулась пузырём.

Вечером полил дождь, вскоре перешёл в тропический ливень, зарядивший не на один день. Я писал, спал, ел, шагал, терпел…

Дождливым вечером ибу Ина обтирала моё тело губкой, снимая с его поверхности отслоившиеся ошмётки.

— Расскажите мне, что о них помните. Расскажите, как вы росли рядом с Дианой и Джейсоном.

Я задумался. Точнее, нырнул в интенсивно мутнеющий пруд памяти, чтобы выудить для неё что-нибудь достойное, истинное и символичное. Не найдя в точности того, что искал, я наткнулся на нечто другое. Звёздное небо, дерево. Мрачно-таинственный серебристый тополь.

— Однажды мы отправились в поход, — начал я. — Это случилось до «Спина», но не задолго до него.

Освобождаться от отмершей кожи приятно, по меньшей мере сначала, но следующий слой обладал повышенной чувствительностью. Первое прикосновение губки приносило облегчение, но следующее жгло, как йод свежий порез. Ина это понимала.

— Вы трое? Неужели в таком возрасте у вас там уже доверяли детям самостоятельные вылазки? Или вы отправились с родителями?

— С чужими родителями. И-Ди и Кэрол уезжали в отпуск раз в году, на курорты или в морской круиз, без детей.

— А ваша мать?

— Моя мать предпочитала отдыхать дома. Нас забрали с собой соседи. У них двое своих сыновей, постарше, которые на нас не обращали никакого внимания. Получился у нас как бы расширенный детский лагерь в Адирондакских горах.

— Должно быть, отцу семейства хотелось чего-то добиться от Лоутона? Какого-нибудь заказа или тёплого местечка?

— Не без этого. Я не интересовался. Джейсон тоже. Диана, возможно, в курсе, у неё на такие вещи нюх, хлебом не корми, дай в чужие дела нос сунуть.

— Да и неважно. Хорошо было в горах? На бочок перевернитесь, пожалуйста.

— Своеобразный лагерь. С обустроенной парковкой. Никак не дикая природа. Однако сентябрьский уик-энд, мы сначала даже как будто свободу почуяли. Палатки, костёр… Взрослые… Вот, вспомнил! Фитч их фамилия. Семейство Фитч. Фитчи пели песни и заставляли нас подтягивать припев. У них, возможно, остались об этом лагере приятные воспоминания. На самом деле страшная тягомотина. Сыновья их завесились наушниками и смылись в свою палатку. Старшие сдались и ушли спать.

— И вы втроём остались у погасающего костра? Дождя не было? Или так же лило, как сейчас здесь у нас?

— Нет-нет, ясная ночь, ранняя осень. Никаких ваших тропических ливней и лягушечьих хоров. Небо безлунное, но звёздное. Не жарко, конечно, но и не замёрзнешь, несмотря на то, что мы всё-таки в горы поднялись, хоть и невысокие. Ветер помню. Ветер такой, что деревья шептались друг с другом.

— Деревья шептались? — улыбнулась Ина. — Да, понимаю, этот звук мне знаком. Теперь на левый бок, пожалуйста.

— Оставшись втроём, мы почувствовали себя намного лучше. Джейс притащил фонарик, мы отошли от костра подальше, на открытое место, и он показал нам зодиакальный