образованиям или восходим к генерализованным автокаталитическим контурам с обратной связью? Неужто гипотетики непременно органики? Темна водица во облацех, но интересная тематика, интересная…
— Слушай, Джейсон, тебе бы надо попытаться заснуть.
Уже миновала полночь. Он скатился в непонятную мне терминологию. Я снял с полки фото Кэрол. Здесь сходство более тонкое, субтильное. Фотограф запечатлел Кэрол удачно, а главное — в удачный день. Глаза открыты, не припечатаны постоянной полудрёмой, как обычно. Улыбка хотя и еле приметна, едва уголки губ приподняты, но очевидна, за кислую гримасу не примешь.
— Может, они Солнце копают, — продолжал Джейсон развивать свои гипотезы о гипотетиках. — У нас не исключающие этого данные о солнечной активности. Очевидно, что все их операции вокруг Земли потребовали колоссального количества энергии. Можно сравнить энергопотребление с потребным для охлаждения массы Земли до почти абсолютного нуля. Откуда энергия? Из Солнца, вестимо. Ну, скорее всего. А мы зарегистрировали резкое сокращение всплесков на солнечной поверхности с момента наведения Барьера. Значит, кто-то там, в Солнце, развлекается. Можешь себе представить, а? Ребята запросто таскают вёдрами энергию прямо из недр звезды! Нам бы так. Это почти столь же удивительно, как и сам «Спин».
Я поставил Кэрол на полку, перешёл к Диане. Сфотографировали её ещё до замужества. Чувствуется в лице определённое беспокойство, какая-то мысль о нерешённой проблеме сузила ей глаза. Красивая без вычур, но неспокойная, грациозная, но несколько выбита из колеи.
Многое о ней хранила моя память. Но все эти воспоминания задвинуты в прошлое, не нужны, устарели чуть ли не со скоростью «Спина». Джейсон увидел, что я схватился за фото его сестры, и на несколько благословенных мгновений смолк. Потом он сказал:
— Слушай, Тай, такая зацикленность тебя недостойна.
— Да почему зацикленность, Джейс?
— Почему? Потому, что ты не то приклеен к ней, не то боишься её. Я бы ей то же самое сказал, если бы она позвонила. Саймон держит её, сучку, на коротком поводке. Сильно подозреваю, что ей добрые старые новоцарские времена ой как вспоминаются. Голожопые унитарии да евангелисты. Теперь набожность в большей цене. — Он хмыкнул. — Она время от времени Кэрол звонит. Плачется, что ли…
— Что, она несчастна?
— Ха! Она среди фанатиков. И из себя фанатичку строит. Счастье побоку.
— Может, она в опасности?
— Ой, не смеши. Она живёт жизнью, которую для себя выбрала. Могла бы выбрать другую. Могла бы, к примеру, тебя прикарманить. Если бы не вбила в башку эту идиотскую идею…
— Какую идею?
— Что И-Ди твой отец. Что она твоя биологическая сестра.
Я отпрянул от полки и уронил фото Дианы.
— Что за чушь!
— Это ты ей скажи. Я-то всегда понимал, что это чушь. Но она от этой идеи отрешилась, по-моему, лишь в колледже.
— С чего у неё такие мысли появились?
— Ну, мыслями это назвать… Просто фантазии. А почва… И-Ди её вниманием не баловал. Она чувствовала, что он ею пренебрегает, и не без оснований. Он никогда не желал заиметь дочь. Ему нужен был наследник, сын. Он предъявлял к наследнику высокие требования, и я, похоже, этим требованиям более или менее удовлетворял. На Диану ему отвлекаться не хотелось, он полагал, что дочь должна воспитывать Кэрол. Но Кэрол… — Джейсон пожал плечами. — Кэрол как воспитатель оказалась не на высоте.
— И она придумала себе… историю?
— Она считала, что вывела всё логически. Эта теория объясняла, почему И-Ди держит тебя с матерью поблизости. Это объясняло, почему Кэрол пьёт, — с горя. И это её каким-то образом морально поддерживало. Твоя мать о ней больше заботилась, чем Кэрол. И ей нравилась идея о кровном родстве с Дюпре.
Я перевёл взгляд на Джейсона. Бледен, зрачки расширены, взгляд блуждает где-то вдали, он смотрит в окно. Я напомнил себе, что передо мной пациент, больной, что он переживает вполне предсказуемую психологическую реакцию на воздействие лекарства, что это тот же человек, который несколько часов назад плакал на столе из-за своей слабости.
— Знаешь, Джейсон, мне бы сейчас лучше уйти.
— Неужели это так страшно? Что поделаешь, рост, взросление — процесс болезненный.
Тут он вдруг резко повернул голову ко мне, впервые за вечер встретился со мной взглядом:
— О, чёрт… Подозреваю, что я нашалил.
— Действие лекарства, — утешил я его.
— Слушай, Тайлер, извини. Я гад.
— Тебе надо выспаться. Завтра почувствуешь себя намного лучше. Но в фирме тебе лучше не появляться.
— Не буду. Завтра заедешь?
— Обязательно.
— Спасибо.
И я ушёл.
Небесные сады
Эту зиму можно было назвать зимой запусков. Кроме мыса Канаверал новые пусковые платформы сооружались в юго-западных пустынях, на юге Франции, в Экваториальной Африке, в Чжукане и Ксичане (Китай), в Байконуре и Свободном (Россия). Рампы традиционного размера предназначались для засеивания Марса, для транспортировки же добровольцев в случае успеха терраформинга строились пусковые установки небывалых габаритов — для громадных ускорительных комплексов, получивших прозвище «Большие трубы». Рампы росли, как пышные стальные леса, уходящие корнями в бетон и изобильно орошаемые из федеральной казны.
Первые «посевные» ракеты выглядели на новых пусковых установках весьма скромно. Они серийно выпускались по образцам старых ракет «Титан» и «Дельта», без излишних усложнений; космодромы обрастали ими, как стручками гороха, готовясь отправить семена новой жизни на стерильную почву Марса.
В каком-то смысле можно было сказать, что весна наступила во всей Солнечной системе. По меньшей мере — затянувшееся бабье лето. Обитаемая зона расширялась, её внешняя граница удалялась от Солнца по мере истощения запасов гелия в его ядре, продвигалась в направлении Марса и далее, к богатому твёрдой водой Ганимеду, спутнику Юпитера — следующего потенциального объекта терраформинга. На Марсе массы замороженных CO2 и Н2O начали высвобождаться в атмосферу на протяжении миллионов подряд летних сезонов. В начале «Спина» атмосферное давление у поверхности Марса не превышало восьми миллибар — примерно столько же, сколько и в трёх милях над Джомолунгмой. Теперь же, даже без вмешательства человека, на планете воцарился климат, сравнимый с условиями на какой-либо из арктических вершин. Красную планету окутал густой, по марсианским понятиям, слой углекислого газа.
Следовало ускорить процесс. Мы собирались насытить воздух Марса кислородом, озеленить низины, создать водоёмы там, где периодическое таяние почвенных льдов взрывало поверхность грязными паровыми гейзерами.
Отчаянными оптимистами были мы в ту зиму пусковых установок.
Третьего марта, незадолго до запланированной даты первых «семенных» пусков Кэрол Лоутон позвонила мне домой и сообщила, что у матери случился обширный инсульт и что она при смерти.
Я договорился о замене на время отсутствия и, забронировав билет на первый утренний рейс в Вашингтон, отправился в Орландо.
Кэрол встретила меня в международном аэропорту Рейгана. Как будто трезвая. Она раскрыла мне объятия — пришлось её обнять, хотя никогда ранее она не проявляла в моём отношении ничего, кроме лёгкой озадаченности и равнодушия. Затем она отступила на шаг, придерживаясь дрожащими руками за мои плечи.
— Крепись, Тайлер.
— Она ещё жива?
— Пока держится. Идём, в машине поговорим.
Я проследовал за ней к машине, должно быть, выделенной И-Ди. Чёрный лимузин с федеральными наклейками; весьма неразговорчивый водитель с манерами отлаженного автомата помог загрузить багаж, в ответ на благодарность вскинул два пальца к шляпе и нырнул в кабину, отделённую стеклянной перегородкой от шикарного пассажирского салопа. Не дожидаясь указаний, он повёл машину к клинике университета Джорджа Вашингтона.
Кэрол похудела, голова её на фоне кожаной спинки дивана казалась птичьей. Она вынула из крохотной сумки крохотный платочек, промокнула глаза:
— Всё плачу и плачу… Даже смешно… Вчера контактные линзы выплакала, потеряла напрочь, можешь себе представить? Знаешь, есть вещи, к которым привыкаешь, как будто так вечно и быть должно. Так я привыкла к твоей матери. Всё в доме в порядке, она рядом… Даже когда её в доме не было, я знала, что она рядом, через газон. Я ночами часто просыпаюсь, ты это можешь понять. И мир казался хрупким, я боялась упасть, провалиться, как будто сейчас пол проломится, и буду падать, падать без конца. А потом подумаешь о ней, и легче становится. Представишь, что она спит здоровым крепким сном в маленьком доме… Как улика в суде. Вещественное доказательство номер такой-то, Белинда Дюпре, возможность умиротворённости. На ней дом держался, Тайлер, уж знал ты это или нет…
Похоже, что я это сознавал. Фактически оба дома, большой и малый, представляли собою одно домохозяйство, хотя в детстве я видел лишь различия: наш домик, скромный и спокойный, noire blanche maison, petite et tranquille, и «большой дом», в котором игрушки дороже, а споры злее.
Я спросил, побывал ли И-Ди в больнице.
— И-Ди? Куда там. Он занят. Для того, чтобы запускать ракеты на Марс, надо постоянно водить кого-то по кабакам. То же самое, что держит Джейсона во Флориде. Джейсон, как я понимаю, ведёт практическую часть, если есть у них там эта практическая часть, а И-Ди работает фокусником на арене, извлекает из разных шляп нужные деньги. На похороны-то он, конечно, приедет. — Я вздрогнул, и она виновато улыбнулась. — Что поделаешь. Врачи говорят…
— Что она не выздоровеет?
— Что она умирает. Да. И я тебе говорю, как врач врачу. Ты не забыл, что я когда-то была врачом? Когда была способна на это. И вот ты уже вырос, ты уже сам зрелый доктор с практикой… Бог мой, летит время…
Я не обижался на такую прямоту, даже ценил её. Может быть, причиной подобного поведения Кэрол была заставшая её врасплох трезвость. Она вдруг вернулась в ярко освещённый мир, от которого двадцать лет пряталась в тени, и мир этот оказался таким же ужасным, как и прежде.
Машина подрулила к больнице. Кэрол уже освоилась в реанимационном отделении и довела меня до самой двери палаты, в которой умирала мать. Она остановилась перед дверью, и
