– Похоже, твоя коллекция заканчивается перед временами диско, – улыбнулась она.

– И нечего смеяться, – рыкнул Рис. – С тех пор ничего хорошего не записали.

Анджи топнула ногой, готовая к бою.

– Ерунда, – задиристо начала она. – За последние десять лет появилась масса хорошей музыки.

– В основном у тех групп, которые записываются с шестидесятых, – парировал он, отбросив журнал и настраиваясь на спор. – «Стоунз», «Бич Бойз», Тина Тернер, «Ху», Род Стюарт.

– Бон Джови, «Эй Си/Ди Си».

– Ты шутишь!

– Но ведь у тебя же здесь есть «тяжелый металл», «Лед Зепелин», Айрон Батерфлай.

– Классика, – надменно заявил он.

Она воинственно набычилась и уперлась руками в бедра.

– Мадонна!

Он застонал и театрально содрогнулся.

– В сравнении с Тиной Тернер? Почему бы не вспомнить еще Барри Манилова, раз уж на то пошло?

– Мне нравится Барри Манилов, – холодно сообщила она, подавляя улыбку.

– А еще тебе нравится пицца с ананасами. Мы уже согласились на том, что вкусы у тебя сомнительные.

Она задохнулась от преувеличенной ярости и с такой силой плюхнулась к нему на колени, что Рис охнул, на мгновение потеряв дыхание.

– Самодовольная крыса, – объявила она, обвивая руками его шею. – Прими к сведению, что еще я люблю тебя. Как это свидетельствует о моем вкусе?

– Многих это окончательно убедило бы в его извращенности, – беззаботно ответил Рис, обхватывая ее талию.

– Это у них сомнительный вкус, – возразила Анджи и крепко поцеловала его.

Когда она оторвалась, Рис улыбался.

– Ты нашла отличный способ побеждать в любом споре.

Улыбаясь в ответ, она прижалась к нему.

– Я правда удивлена тем, что ты скрытый фан рок-н-ролла. Скорее можно было бы ожидать любви к классической музыке.

– Имидж, – пояснил он. – Я пытаюсь выглядеть как любитель классики, потому что это более респектабельно. Но на самом деле готов слушать Эрика Клэптона каждый день. – Он помолчал и добавил:

– Я чуть не поехал в Вудсток.[6]

Она хихикнула, представив себе Риса с волосами до плеч и амулетами на шее.

– Что же тебя остановило?

Он пожал плечами.

– Тем летом я получил письмо от Дяди Сэма. Он не дал мне времени на остановку в Вудстоке по дороге во Вьетнам.

Анджи перестала улыбаться.

– Тебе было страшно? – тихо спросила она. В его голосе появилась мрачная нота.

– Чаще, чем хотелось бы признать.

– Сколько тебе было тогда?

– Восемнадцать.

Она сглотнула.

– Такой юный.

– Да, но я быстро повзрослел. – Еще мгновение тишины, а потом он простонал:

– О черт!

Анджи вопросительно подняла голову.

– Что?

Рис взглянул на нее с тоской.

– Я просто посчитал, сколько было тебе тем летом. Ты ведь даже не помнишь Вудсток, верно? И Вьетнам, и высадку на Луну, и убийство Кеннеди.

– Я родилась в год, когда убили Кеннеди; мне было четыре года, когда был Вудсток и летали на Луну. Когда наши войска возвращались из Вьетнама, мне было восемь, и это я немножко помню.

– Четыре, – угрюмо повторил он. – Я прятал задницу в канаве с грязью и смотрел, как разрывает на части моих друзей, а ты еще лежала в пеленках.

– В четыре года я не лежала в пеленках, – горячо возразила она.

– Это образное выражение, – объяснил он со вздохом. – Ты ходила в детский сад.

– Ну да. – Этого она не могла отрицать.

У него вдруг сделалось очень отчужденное лицо.

– Иногда я забываю, какая ты юная.

– Тебя это волнует? – удивленно спросила она.

– Только когда задумываюсь.

– Это не имеет значения, Рис. У нас очень много общего, несмотря на разницу в возрасте. Мы оба любим музыку.

– Ага.

– Я уверена, что найдется множество песен, которые нравятся нам обоим, – возразила она на его скептическое мычание. – У тебя есть несколько альбомов, которые мне нравятся. Мы оба любим приключенческие фильмы… и оба ужасные трудоголики, – добавила она, улыбнувшись.

Чуть веселея, он согласился с последним.

– И еще есть это, – мурлыкнула Анджи, обнимая его голову и притягивая к себе.

Поцелуи был долгим, глубоким и крепким.

– Да, – хрипло произнес Рис, когда он наконец завершился. – Есть это. – И поцеловал ее снова, наклоняя ниже и ниже, пока они не оказались лежащими на диване, а его пальцы уже занимались пуговицами ее надетой на голое тело хлопчатобумажной блузки.

В эти дивные две недели они не говорили ни о своих отношениях, ни о будущем. Анджи не знала точно, она ли избегала этих тем, он ли, или трусость была обоюдной. Она только заметила, что оба избегают серьезных разговоров на эти темы.

Они начали планировать визит к тете Айрис. Анджи ждала поездки с нетерпением, хотя предвидела неловкие минуты, если тетушка потребует точно определить отношения между своим приемным сыном и его заместительницей. И все-таки ей хотелось познакомиться с женщиной, которая была так добра к Рису и внесла такое изменение в его жизнь. Которая дала ему возможность научиться любви. Несколько раз за эти две недели переговорив с тетей Айрис, Рис уверил Анджи, что его приемная мать ждет приближающегося знакомства с таким же нетерпением, как она сама.

Только один раз за эти почти идиллические дни между Рисом и Анджи возникло какое-то напряжение. Выбираясь из ее кровати рано утром, чтобы успеть съездить домой переодеться перед работой, он проворчал:

– Ну сколько можно! Куда проще все было бы, если бы ты переехала ко мне.

Эти слова поразили ее. Переехать к нему? – думала она едва ли не с ужасом. Оставить бабушкин дом? Нет! Ни за что.

– Не думаю, что мы уже готовы к этому шагу, – удалось ей произнести довольно спокойно.

Рису не понравились ни ответ, ни мелькнувший в глазах испуг. Он почувствовал ее нежелание покидать свои уютные пенаты, и его это обидело. «Я же не предлагаю ей продать дом, – думал он. – Просто хочу быть с ней постоянно, днем и ночью, а мой дом больше, красивее и в лучшем состоянии». По его мнению, они вполне могли бы жить вместе. Но он не настаивал. Что-то подсказывало, что это было бы неразумно. Слишком непрочными, слишком хрупкими еще были их отношения.

Но придет время, уверенно говорил он себе, когда он повторит предложение. И он постарается приблизить это время. Он устал просыпаться один даже в те немногие ночи, что они проводили врозь. Она принадлежит ему. И пора ей тоже прийти к этой мысли.