des plus agréables au pouvoir, n’acceptera ce principe avec une franchise plus convaincue. Voilà ce qui n’est pas un secret pour les gens qui pensent et qui sont de bonne foi. Mais ces gens-là, chez nous comme partout ailleurs, ne forment qu’une minorité, quant au gros du public, la forme pour lui l’emporte toujours sur le fond, et il est parfaitement incapable de reconnaître la pensée du fond, la pensée persistante, à moins qu’on ne la lui rappelle en toutes lettres à travers les hasards nombreux de la rédaction… C’est donc à diminuer le nombre de ces hasards qu’il faudrait appliquer tous ses soins… La Russie est certainement le pays où il se fait le moins de mal de parti pris, et où il s’en fait le plus par malentendu et inintelligence… et il se passe presque tous les jours des choses vraiment incroyables dans ce genre-là…

Je te quitte en te remerciant encore une fois de la bonne nouvelle, je compte vous arriver dans une quinzaine de jours. — Mille amitiés à ton mari.

Ф. Тютчев

: Петербург. 21 ноября <18>66

Спасибо, милая Анна, за отрадную новость, которую ты мне сообщаешь^*. Только бы она подтвердилась, и т. д… Я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы представлять себе, что ты сейчас чувствуешь и какое внутреннее обновление ты должна ощущать всем своим существом… Да хранит тебя Бог, как и прежде…

Я огорчен, что подписка на газету идет не так, как хотелось бы^*. Почему до сих пор объявление о ней опубликовано только в одних «Московских ведомостях»? и почему петербургские газеты его все еще не перепечатали?

Я, как и все друзья твоего мужа, горячо желаю, в интересах его издания, чтобы идеи, коими он вдохновляется, были бы до конца поняты как публикой, так и в высших сферах. Мы хорошо знаем, что из всех общественных направлений, представленных в русской печати, его направление носит наиболее ярко выраженный национальный характер и именно потому является наиболее реально консервативным, наиболее искренне преданным самому принципу власти в России. Никакая другая доктрина, даже из самых угодных власти, не будет исповедовать этот принцип с большим чистосердечием. Для людей мыслящих и честных это не секрет. Но у нас, как и везде, такие люди составляют меньшинство, для широкой же публики форма всегда важнее содержания, а потому она совершенно не способна воспринять мысль глубинную, мысль твердую, если только редакция не будет ей без конца ее разжевывать, рискуя при этом столкнуться с массой неожиданностей. Следует, стало быть, приложить все усилия, чтобы свести к минимуму число подобных неожиданностей…Ведь в России зло очень редко творится умышленно, гораздо чаще — по недоразумению и недомыслию… и почти каждый день происходят поистине невероятные случаи в этом роде…

Прощаюсь с тобой, благодарю еще раз за приятную новость и надеюсь недели через две вас увидеть. — Дружески кланяюсь твоему мужу.

Ф. Тютчев

<Pétersbourg>.[36] Vendredi. 25 n<ovem>bre <18>66

Hier le télégraphe avait dû te porter, ma bonne et chère Kitty, mes félicitations et mes vœux^*, mais on m’a renvoyé ma dépêche, en me faisant dire que le télégraphe ne fonctionnait plus. Il paraît qu’il a attendu le jour de la Ste-Catherine pour foutre cette niche au public. — Eh bien, sauf le retard, j’aime mieux me servir de la voie ordinaire, pour te dire, d’une manière moins lapidaire, tout ce que j’ai au fond du cœur de tendre affection, de sérieuse estime et de profonde sympathie pour vous, ma fille chérie. Tout ce que tu me dis dans ta dernière lettre de la force vivifiante, que l’âme puise dans une résignation volontaire, est certainement bien vrai, et cependant, te l’avouerai-je, moi, pour ma part, je ne saurai me résigner à ta résignation, et tout en admirant la belle pensée de Joukofsky, qui a dit quelque part: «Есть в жизни много прекрасного и кроме счастия»^*, je ne cesse de faire des vœux pour toi dans le sens d’un bonheur qui exige moins d’efforts…

Et cependant j’ai là, sous les yeux, l’exemple de la pauvre Daria qui prêche bien haut, par le contraste, l’action salutaire de la résignation spontanée. Ce contraste, d’ailleurs, m’a souvent frappé, et ce n’est d’ordinaire que dans les œuvres de fiction qu’on en trouve d’aussi marqués…

Ici on est encore sous le coup de la catastrophe de Milioutine^*. Il paraît que la vie sera sauvée, mais que l’homme est perdu, l’homme public au moins, et c’est une bien grande perte, surtout dans le moment actuel. Je ne sais ce que va sans lui devenir la question polonaise, cette question de vie et de mort pour la Russie, grâce aux influences qui vont se donner carrière maintenant. — La pierre de Sisyphe va de nouveau redégringoler^*, et plaise à Dieu qu’elle ne finisse par nous écraser.

Tcherkassky^* est arrivé ici, je ne l’ai pas encore vu…

Mes plus tendres amitiés aux Aksakoff, mari et femme, auxquels j’aurais bien des choses à dire, s’il ne fallait pas les écrire.

Que Dieu leur soit en aide pour mener à bien tout ce qu’ils attendent de l’avenir et qu’un double succès vienne couronner leurs efforts…

Dis à mon frère que je compte toujours passer les fêtes à Moscou.

Au revoir donc, à bientôt, ma fille chérie, et que le Ciel v<ou>s protège.

<Петербург>. Пятница. 25 ноября <18>66

Вчера телеграф должен был принести тебе, моя милая, славная Китти, мои поздравления и пожелания^*, но телеграмму мне вернули, сказав, что телеграф перестал действовать. Он словно ждал дня св. Екатерины, чтобы сыграть с людьми эту злую шутку. — Ну что ж, хоть поздравление теперь и опоздает, я с большей радостью пользуюсь обычным способом, чтобы выразить в менее сжатой форме всю заключенную в моем сердце нежную привязанность, все мое безграничное уважение, всю глубокую к тебе симпатию, милая моя дочь. Все, что ты мне говоришь в последнем письме о живительной силе, которую черпает душа в сознательном смирении, конечно, весьма справедливо, но что до меня, то признаюсь тебе, я не в силах смириться с твоим смирением и, вполне восхищаясь прекрасной мыслью Жуковского, который где-то сказал: «Есть в жизни много прекрасного и кроме счастия»^*, — не перестаю желать тебе счастья, которое требовало бы от тебя меньших усилий…

А между тем у меня перед глазами пример бедной Дарьи, которая, в отличие от тебя, во всеуслышание проповедует спасительную силу смирения бессознательного. Этот контраст меня, кстати, часто поражал, ведь обычно только в романах он бывает так ярко выражен.

Здесь всё еще находятся под впечатлением несчастья, постигшего Милютина^*. Жизнь ему как будто спасут, но как личность, по крайней мере как общественный деятель, он погиб, а это большая потеря,