месяц подряд. Человек так привыкает к буре, что, когда она временами утихает, чувствует себя внезапно оглохшим. Назад я советовал бы вам лететь самолетом. Не стоит переплывать пролив в такую погоду. Все теперь больше летают, даже старики, которые никогда не видели поезда. А самолеты они считают нормальной вещью.

Грант в душе признавал его правоту. Если бы он подождал еще несколько дней, оставил себе немного времени, чтобы привыкнуть к вернувшемуся равновесию, то мог бы рассматривать путешествие на самолете как своеобразный тест. Это будет очень трудный тест, самый трудный из всех. Для каждого, страдающего клаустрофобией, перспектива оказаться закрытым в тесной коробке и поднятым в воздух является кошмаром. Если он пройдет это испытание успешно, то может считать себя вылечившимся. Он снова будет человеком. Но нужно немного подождать, еще слишком рано для такой трудной проверки.

Когда они дошли до Перегрин-холл, выступления шли уже минут двадцать. Они стали около входа рядом с островитянами. Женщины и старики занимали сидячие места. За исключением первого ряда, где сидели важные персоны — Дункан Тавиш, купец и некоронованный король Кладда, обе Церкви и несколько менее знатных людей, мужская половина населения подпирала стены и толкалась при входе. Публика была необычайно космополитична, как заметил Грант. Шведы и голландцы пришли все, а тут и там был слышен абердинский диалект.

Какая-то девушка пела нежным сопрано. Голос у нее был милый и сердечный, но без выражения, звучал как мелодия, исполняемая на флейте. После нее выступил очень уверенный в себе юноша, встреченный овацией, которую он принял так гордо, что просто смех брал, надувался, как павлин. Он был, наверное, любимцем шотландцев и, по-видимому, чаще выступал на эстраде, чем работал на собственном заброшенном дворе. Он пел суровым тенором бодрую песенку, и ему громко аплодировали.

Потом выступила еще одна певица и исполнила очередную песню бесцветным контральто, а после нее какой-то мужчина рассказал юмореску. Грант не знал гэльского и за исключением пары слов, которым он научился в детстве от стариков в Стратспейе, понимал не больше, чем если бы слушал итальянский или тамильский. Выступления очень понравились публике, в то время как Грант скучал. Если песни, которые он слышал, были «собираемы» любителями народного искусства Гебридов, то, наверное, этот труд был напрасным. Немногие настоящие песни полетели в мир на собственных крыльях, как любое оригинальное произведение искусства, эти же жалкие имитации лучше бы умерли собственной смертью.

В течение всего концерта в глубине зала продолжалось беспрестанное движение, мужчины входили и выходили, и Грант принимал это как незаметный аккомпанемент до минуты, когда кто-то взял его за плечо и шепнул на ухо: «Может, вы хотите выпить глоток?» Он понял, что остров желает угостить его продуктом, который труднее всего достать, Нельзя было отказать, он поблагодарил своего благожелателя и вышел за ним в темноту. С подветренной стороны дома представительное мужское меньшинство острова стояло у стены в блаженном молчании… Кто-то вложил Гранту в руку плоскую поллитровку.

— Ваше здоровье! — сказал он и выпил. Чья-то рука отобрала у него бутылку, а голос выразил ему взаимное пожелание здоровья, после чего Грант вместе с незнакомым другом вернулся в освещенный зал. Вскоре он увидел, что кто-то украдкой толкает Тодда и он также выходит в темноту. «Подобное не может произойти нигде больше, — подумал Грант. — Разве что в Штатах во время сухого закона. Ничего удивительного, что при воспоминании о виски у шотландца появляется глупая и немного фальшивая улыбка. (За исключением Стратспея, где виски гонят. Там ставят бутылку в центр стола так же естественно, как в Англии, только, может, с легкой гордостью.) Ничего удивительного, что они считают стаканчик виски вполне мужским, если не дерзким поступком. Это понимающее прищуривание глаз, с которым почти каждый шотландец говорит о виски, является следствием наследственного обременения традициями запрета, церковного или государственного».

Разогретый глотком из плоской бутылки Грант снисходительно слушал выступление Дункана Тавиша по-гэльски. Тот объявил о выступлении гостя, прибывшего издалека, чтобы с ними встретиться, гостя, который не нуждается ни в какой рекомендации и заслуги которого говорят сами за себя (несмотря на это, Дункан говорил о них очень много). Грант недослышал гэльской фамилии гостя, но заметил, что мужчины начали пробиваться внутрь, услышав аплодисменты. Возможно, объявленный выступающий был главным событием вечера, или же просто закончилось виски.

Грант с ленивым интересом наблюдал, как из первого ряда поднимается небольшая фигура, взбирается на эстраду и становится посередине.

Это был Маленький Арчи.

Здесь, на Кладда, Маленький Арчи выглядел еще чуднее, чем в вересковых зарослях в Клюне, его фигура была тут значительно более не на месте, а попугаичьи цвета еще более ярки. На острове не носили кильтов. Среди мужчин, одетых в костюмы из грубой домотканой материи скромных цветов, Арчи напоминал национальную куклу. Без лихого берета он казался неодетым, как полицейский без шлема. Редкие волосы тоненькими прядями мастерски прикрывали большую лысину.

Тем не менее публика приветствовала его так, что за исключением королевской семьи никто, наверное, не мог рассчитывать на такой же горячий прием. Даже если принять во внимание эффект выпивки в темноте, этот факт удивлял, потому что после первых же слов Арчи сразу же воцарилось одобрительное молчание. Грант с интересом присматривался к слушателям. Он помнил, что Белла, родом с Левиса, не хотела иметь дела с этим прозелитом, входящим через кухонную дверь, а мнение Пата Ранкина о нем не пропустила бы цензура. Но что же думали об Арчи эти островитяне, отрезанные от мира, — невинные, смелые и эгоистичные? Ничто не в состоянии перетянуть их на сторону другой власти, потому что никто, в сущности, ими по-настоящему никогда не управлял. По их понятиям, государство существует для того, чтобы иметь от него пользу и выкручиваться от обязанностей. Однако же их сепаратизм можно легко использовать для пропагандирования враждебных настроений, а их оппортунизм привлекать, искушая выгодами. Маленький Арчи не казался жалким нулем, как на Лохан-Ду. На Кладда он являлся потенциальной силой. На Кладда и соседних островах были базы для подводных лодок, контактные пункты, аэродромы, патрульные базы. Что островитяне думали о Гилеасбиге Мак-а-Брюитаине и его идеях? Грант много бы дал, чтобы увидеть теперь их лица.

Целые полчаса Маленький Арчи говорил тоненьким, гневным голосом, со страстью и без перерыва, а публика слушала в молчании. Наконец Грант, бросив взгляд на ряды стульев перед собой, почувствовал, что они как будто менее заполнены, чем в начале вечера, и это показалось ему так неправдоподобно, что он переключил свое внимание с Арчи на зал. В переходе между пятым и шестым рядом Грант заметил небольшое движение и, следуя за ним взглядом, дошел до конца ряда. Тут движение остановилось и материализовалось в фигуре Кэти-Энн. Не вызывая замешательства и не спуская внимательных глаз с оратора, Кэти-Энн пробралась между мужчинами и исчезла за дверью.

Грант наблюдал за залом дальше и через минуту убедился, что процесс исхода не прекратился, охватывая не только сидящую публику, но и мужчин, стоящих у стен. Зрители незаметно уходили под самым носом у Арчи. Это было так удивительно — деревенская публика выдерживает всегда до самого конца, как бы ей ни было скучно, — что Грант спросил шепотом Тодда:

— Почему они выходят?

— Они идут на балет.

— НА БАЛЕТ?

— По телевизору. Это самое большое удовольствие для них. Все остальное, что показывают по телевизору, им известно — театр, пение и так далее. Но балет — это что-то такое, чего они никогда еще не видели. От этого они не откажутся ни за что… Что вы видите в этом забавного?

Не страсть островитян к балету вызвала улыбку Гранта. Его обрадовало пренебрежение к Арчи. Бедный Арчи. Бедный.

Арчи, побежденный при помощи антраша и плиэ.

— Уже не вернутся?

— Вернутся на танцы.

И действительно, вернулись все до одного. Весь остров без исключения участвовал в танцах: старшие сидели вдоль стен, молодые танцевали и покрикивали так, что трясся весь дом. Это был танец менее темпераментный, менее очаровательный, чем те, что Грант видел на материке. Для горных танцев нужен был кильт и мягкие ботинки на деревянной подошве, в которых танцор пляшет как пламя среди мечей. Островные танцы очень походили на ирландские, на их грустную неподвижность, из которой исключены