знал с минуты, когда очень давно стоял на краю пустыни в Северной Африке.

Море появилось так неожиданно, а его громадность и неистовство были так ошеломляющи, что прошло много времени, прежде чем Грант осознал, что именно здесь находятся эти пески, которые привели его в марте на западный конец земли, эти поющие пески.

В тот день здесь ничего не пело, кроме ветра и океана. Вместе они создавали вагнеровский шум, действующий на человека просто физически. Мир был единым великим хаосом бурой зелени, белизны и дикого шума.

По белому мелкому песку он сошел на самый берег среди шума стихий, бушующих вокруг. Вблизи все ему показалось удивительно бессмысленным и нарушало неприятное впечатление от собственного ничтожества, возвращало чувство человечности и высоты. Грант повернулся спиной к океану, почти пренебрежительно, как будто имел дело с капризным ребенком. Его охватило чувство тепла и жизни, он осознал себя существом, владеющим собой и очень разумным. Грант отправился в обратный путь, абсурдно и экстравагантно счастливый оттого, что является человеком и живет. Когда он повернулся спиной к соленому ветру, воздух с суши пахнул мягко и тепло. Это было как открытие двери дома. Грант пошел через поросшую травой равнину даже не оглянувшись. Порывы ветра гнали его вдоль раскинувшихся болот, но они уже не веяли ему в лицо и не были солеными. Ноздри были полны родного запаха влажной земли, запаха растений. Грант был счастлив.

Когда он наконец сошел вниз к порту и посмотрел на холм, скрытый во мгле, то решил пойти туда завтра.

Грант вернулся в гостиницу голодный как волк. На ужин он получил два блюда местного изготовления. Одним была тарелка сконов Кэти-Энн, а вторым — лакомство, известное ему с детства, — жареные ломтики картофеля, которые решительно улучшили вкус холодной говядины, главного блюда ужина. Когда он ел первое блюдо, то все время чувствовал какой-то запах, еще более связанный с воспоминанием детства, проведенного в Стратспейе, чем картофель, запах слабый и вместе с тем выразительный, дразнящий память. Только когда он разрезал один из блинов Кэти-Энн, то понял: блин был желтым от соды и совсем невкусным. С чувством благодарности к Кэти-Энн за пробуждение воспоминаний (кучи желтых содовых блинов на столе в кухне на ферме о. Тир-нан-Ог!) он закопал два блина в пепле камина и протянул руку за хлебом из Глазго.

В эту ночь он заснул, не глядя на обои и не думая о закрытом окне.

На следующее утро Грант столкнулся на почте с пастором Мак-Кеем и убедился, что ему удается очень счастливо разделять симпатии. Пастор Мак-Кей как раз шел в порт, чтобы узнать, захочет ли команда шведского рыболовного судна, которое недавно прибыло, участвовать в воскресной службе. В порту также был, как его проинформировали, какой-то голландский корабль, не исключено, что экипаж его также пресвитерианского вероисповедания. Если бы они были склонны прийти, то он прочитал бы для них проповедь на английском. Пастор выразил Гранту сочувствие по поводу погоды. Пора была немного ранняя для Островов, но, конечно, нужно брать отпуск тогда, когда дают.

— Вы, наверное, учитель, господин Грант?

— Нет, я — государственный служащий.

Это был его постоянный ответ на вопросы, касающиеся профессии. Как правило, люди готовы признать государственного служащего человеческим существом, но полицейского — никогда. Полицейский- это только некоторое существо с серебряными пуговицами и блокнотом.

— Вы тут впервые, поэтому и представить не можете, как прекрасны Гебриды в июне. День за днем небо без единой тучки, воздух так нагрет, что мир просто танцует перед глазами, а миражи такие же удивительные, как в пустыне.

— Вы были в Северной Африке?

— О да, в Шотландской дивизии. Но тут, поверьте, я видел через окно приходского дома больше удивительных явлений, чем там, между Аламейном и Триполи. Я видел, что этот морской маяк просто висел в воздухе высоко над землей. Видел, как та гора принимала форму громадного гриба, а уж приморские скалы, о, эти высокие скальные столбы могут быть такими легкими и прозрачными, словно они двигаются в танце.

Заинтересованный тем, что услышал, Грант слушал дальнейшие выводы пастора. Когда они расставались около «Анни Лоефгист» из Гетеборга, пастор выразил надежду, что увидит Гранта вечером на кеилид. Весь остров придет, и можно будет послушать прекрасное пение.

Когда Грант спросил хозяина гостиницы, в чем заключается кеилид и где он будет проходить, господин Тодд объяснил, что это будет, как обычно, смесь пения и декламации, а в конце танцы. Проходит это обычно в единственном приспособленном для подобных целей месте, в Перегрин-холл.

— Почему Перегрин?

— По фамилии основательницы. Госпожа Перегрин всегда приезжала сюда на лето, а поскольку она была страстной пропагандисткой народных промыслов острова и теории самообеспечения жителей, то построила большой, прекрасный зал с огромными окнами и верхним освещением, чтобы у людей было где ткать домашнее полотно, не портя себе зрения в темных каморках. Она объясняла людям, что им следует объединиться и популяризировать твиды Кладда, чтобы они стали известны так же, как, например, твиды Харрис. Бедняжка, ей следовало бы пожалеть сил и денег. Ни один житель острова не сделает даже шагу из дома, хотя бы ему грозило ослепнуть в своей каморке. Но зал оказался очень подходящим для собраний. Может, вы туда заглянете вечером?

Грант обещал, что придет, и остаток дня посвятил покорению единственной местной вершины.

Туман исчез, хоть ветер был еще очень влажный. По мере того, как Грант поднимался, внизу перед ним открывалось море. Тут и там одинокой чертой, неестественно прямой в этом естественном пейзаже, вырисовывался след корабля.

Когда он дошел до вершины, то весь мир Гебридов оказался у его ног. Он сел и охватил взглядом эту водную пустыню. Она показалась ему абсолютом безнадежности, миром, наполовину выступающим из хаоса, бесформенным и пустым. Когда он смотрел на Кладда сверху, трудно было решить, что это: земля, полная озер, или же море, полное островов, так перемешались между собой суша и вода. Это был край, созданный исключительно для диких гусей и тюленей.

Но все же ему было хорошо там наверху. Он наблюдал изменяющуюся игру фиолетового, серого и зеленого цветов на поверхности океана, морских птиц, беспокойно крутившихся над его головой. Он думал о миражах пастора и о танцующих скалах. Он думал о «Би-семь» потому что, в сущности, мысль о нем не покидала его ни на минуту. Этот мир и принадлежал «Би-семь»: поющие пески, говорящие звери, ходящие камни, ручьи, которые не текли. Зачем «Би-семь» сюда собирался? Просто чтобы увидеть, как и Грант?

Короткое путешествие с маленьким чемоданчиком… С какой целью? Или чтобы с КЕМ-ТО увидеться или чтобы ЧТО-ТО увидеть? Раз до сих пор никто его не искал, то возможность встречи отпадает. Значит, он ехал сюда, чтобы что-то увидеть. Можно осматривать разные вещи, но если кто-то пишет стихи в дороге, то это стихотворение наверняка является каким-то указателем.

Что связывало «Би-семь» с этим понурым краем? Может, он прочитал слишком много книг Х.Г.Ф. Пинх-Максвела и ему подобных? Или он забыл, что серебристые пески, полевые цветы, сапфировое море были сезонным явлением?

С единственной вершины на Кладда Грант послал вздох благодарности пассажиру «Би-семь». Если бы не этот человек, то он не сидел бы тут счастливый как король, возрожденный и полностью владеющий собой. Он чувствовал себя кем-то более значительным, чём союзником «Би-семь» — он чувствовал себя его должником.

Когда Грант поднялся с тихого места, которое отысскал, на него внезапно налетел порыв ветра.

— Как долго может продолжаться такая буря? — спросил он хозяина гостиницы, когда вечером после ужина они вместе шли на кеилид, борясь в темноте с ветром.

— Самое меньшее три дня, — ответил Тодд. — Но обычно дольше. Прошлую зиму бушевало целый