валялся в снегу со скосовороченным качаном, похожий на ворону, сбитую машиной или рогаткой, нелепую и пустую. Жалкий! — а именно из таких ведь валятся гигантские смертоносные бомбы.

Люди глядели на самолет по преимуществу молча и, Киму показалось, без выражения. Как на что-то не имеющее к ним отношения. Предмет из другого измерения, вот как это называется! Так смотрят на скелет кита в Зоологическом музее: уж настолько большой, что кажется ненастоящим.

Летчик Савостьянов, указывало радио, жив, почти невредим и награжден. Ушел с парашютом. Но ведь мог погибнуть — как на барана чихнуть! Решился, рискнул жизнью.

Ким искал в себе, сможет ли рискнуть сам.

— Фил Филыч, стишок презанятный, — протянул Арбузов листок в линейку. — Смотри. И почерк-то детский, кажется.

— Хе-хе-хе! — задребезжал Здренко. — И впрямь ребенок похоже писал! Не буквы, а эдакие, хе-хе, крюко-зябрины!

— В конце некоторый сбой. Почему герою стиха неохота маленького? — неясно. За обедом наелся? И слово «бочоночек»… Можно подумать, о бочкотаре пассаж.

— Нет, тут надо бы подробности исследовать, — перечитывал стих Здренко. — Психология-то неясна. Что, сам ребенок сочинил на такую тему?… задорный, прямо скажем, стишок, не без игривости! Не склеивается! Следует вывод — взрослый сочинял. Но что ж это за взрослый такой, позвольте поразмыслить? Это как же: сочинить — и ребенку продиктовать? Не укладывается! Диверсант? Или из этих… Из самих.

— Из каких самих?

— Из людоедов!

— Не исключено, — протянул Арбузов.

— Так а я о чем! Видишь, он рассуждает тут… Не рассуждает, указывает, что зад был мертвым. С мертвого, то есть, человека снятый, а не с живого. Разбирается, гад!

— А есть разница? То есть я понимаю, что есть…

— Архисущественная, — замахал Здренко. — В миг смерти в тело выбрасывается того… трупный йад. Отравиться сразу им сложно, но вообще-то… неполезно, так сказать. Скажется позже, а и не заметишь, что именно сказалось-то. Людишки многие уже на сей счет уже просветились… хе-хе. Одна пассажирка дождалась, что мужичок в отключке, но еще живой, тут и давай с него мяс-ко-то срезать, в промежуточке, так сказать, парадоксальном между жизнью и смертью! Мы ее, конечно, выловили, но действовала, хе-хе, грамотно.

Арбузову помутнилось. Достал водку.

— Фил Филыч, тебе…

— Пару капель. Все, благодарствую.

— Страшно же, Фил Филыч. Человечину есть… Брр! Я бы лучше застрелился, ей-богу…

— А потому, Антон Иваныч, что у тебя нормальная человечья, извини за выражение, психология! — воодушевился Здренко. — А людоеды они такие…

Слепил в воздухе пальцами фигуру на манер лиры.

— Какие? — уточнил Арбузов.

— Необычные!

— Этого не отнять, — усмехнулся Арбузов. — Еще пару капель?

— Совсем чуть-чуть… — Арбузов наклонился через стол и перешел на шепот. — Есть ведь некоторые, которые не с голодухи людей хряпают, а для удовольствия!

— Да ну!

— Нуда! Целые… секты! Мы пока не вычислили, но найдем! Это такие, какие и так были… потенциально! А тут в городе ситуация… ну как бы стало можно… Ну, не можно… хе-хе… А как бы общественная атмосфера…

— Понятно, прецеденты возникли. Не они одни такие.

— Ну! Вот они и того! Позволить изволили!

— Противно ведь…

— Людишки-то разные. Им, получается по всему, не противно, а ровнехонько наоборот. А еще некоторые, — Здренко еще голосу поубавил, — имеют поверие, что съел человека — и тебе лишняя жизнь в зачет.

— Не понял.

— Ну, доживешь жизнь, а она еще раз парадоксально продолжится. А двоих съел — две жизни вперед. Но это надо его целиком-с. С мозгами там, с селезеночкой…

— Боже мой!

— А вот так! Психологии, они, брат, неисповедимы! Ты где стишок-то приобрел?

— Москвич поддудонил, — соврал Арбузов.

— Максим?

— Он. Сказал, чтобы я тебе показал специально.

— А почему это мне, так сказать, специально? — насторожился Здренко.

— Говорит, Фил Филыч этой темой специально интересуется…

— Ничего это я специально этой темой не интересуюсь! А хоть бы интересуюсь, ему-то что? — разозлился Здренко. — Ишь, москвичок! Обнаглел, сучонок! Лезет без мыла, знаешь ли…

— Про мыло поддерживаю, — кивнул Арбузов. — В мои дела он тоже сунул… длиньше положенного.

— Взяли на свою голову пассажирчика, а! Ну ничего, ничего… Подзаймусь я при случае…

— Нам бы его, товарищ замначальника, отодвинуть от себя для начала.

— Отодвинуть! А как? К нему Михал Михалыч благоволит, сам знаешь… Ошибочно благоволит, но ведь факт!

— А этим воспользоваться и можно, Фил Филыч…

— Осторожно! — закричал Еременко, едва отомкнув дверь. — Максим Александрович! Навернетесь! Держитесь за стены!

— Что случилось, профессор?

— Каток! Воистину каток!