– Но вы же знаете, что они злые люди…

– И поэтому я должен уподобиться им? Позволить, чтобы их поступки предопределяли мои? Я оставляю их выбор за ними, и не позволю им делать выбор за меня!

Аррен молчал, обдумывая услышанное. Немного погодя маг мягко сказал:

– Видишь ли, Аррен, каждый поступок – это не камешек, как думает молодежь, который бросают, а он попадает в цель или пролетает мимо, и на этом все заканчивается. Когда камешек поднимают, земля становится легче, а рука, что держит его, тяжелее. Его бросок сказывается на круговороте звезд, а когда он ударяется во что-то или падает – меняется Вселенная. Каждый поступок влияет на Равновесие всего сущего. Все, что делают ветра и моря, силы земли, воды и света, а также звери и растения – это хорошо и правильно. Эти действия не влияют на Равновесие. Все явления природы – от урагана до крика кита, от падения сухого листочка до полета комара – служат частью Равновесия всего сущего. Но мы, имея власть над миром и друг над другом, должны учиться поступать так, как поступают ветер или комар по природе своей. Мы должны учиться поддерживать Равновесие. Будучи наделены разумом, мы не должны поступать необдуманно. Делая выбор, мы не должны поступать безответственно. Кто я такой – хотя у меня есть на то сила – чтобы карать или поощрять, играя человеческими судьбами?

– Но означает ли это, – спросил юноша, неодобрительно глядя на звезды, – что лишь бездействие поддерживает Равновесие? Несомненно, человек должен действовать, даже не зная всех последствий своего поступка, ведь что-то же, в конце концов, нужно делать.

– Не бойся. Человеку гораздо проще совершить какой-нибудь поступок, чем воздержаться от оного. Мы будем продолжать творить добро и зло… Но если всеми нами вновь будет править король и ему потребуется совет волшебника, как в старые добрые времена, а я окажусь тем самым магом, то я скажу ему: «Милорд, не делайте ничего кроме того, что благородно, достойно похвалы или добродетельно; не делайте ничего кроме того, что кажется правильным; делайте только то, что вы должны делать, причем если вы не можете поступить иначе».

В его голосе было что-то, заставившее Аррена повернуться и взглянуть на него. Глядя на ястребиный нос, испещренную шрамами щеку, темные, искрящиеся глаза, юноша подумал, что от лица мага вновь исходит сияние. И Аррен смотрел на него с любовью, смешанной со страхом, думая: «Насколько же он превосходит меня». Вглядевшись пристальнее, юноша понял, наконец, что это не магический свет, не холодный ореол волшебства обрисовал каждую черточку лица Сокола, а обычный дневной свет – свет занимающегося утра. Эта сила превосходила силу Верховного Мага. И годы не пощадили Сокола, как и любого другого человека. У него были морщины, и он выглядел уставшим. Становилось все светлее. Маг зевнул…

Вот так глазея, удивляясь и размышляя, Аррен, наконец, уснул. А Сокол сидел рядом с ним, наблюдая за тем, как занимается заря и восходит солнце.

Он точно изучал сокровище, пытаясь найти в нем хоть какой-нибудь изъян: треснувший камень или мутное пятнышко.

Поздним утром Сокол убрал магический ветер и отдал лодку на волю ветра земного, который тихонько дул с юго-запада. Справа по борту ускользали прочь далекие холмы южного побережья Ватхорта. Их приобретшие голубоватый оттенок вершины едва возвышались над поверхностью моря, смахивая на призрачные волны.

Аррен проснулся. Бескрайние воды моря грелись во всепроникающем сиянии жаркого золотистого полудня. На корме лодки в одной лишь набедренной повязке и в тюрбане, сделанном из моряцкой робы, сидел Сокол. Он тихонько напевал что-то, отбивая ладонями на сиденье, словно на барабане, легкий монотонный ритм. Песенка, что он напевал, не походила ни на заклинания, ни на сказания о деяниях героев или королей. Этот забавный набор бессмысленных слов мог напевать мальчишка, который в одиночку пас коз на заоблачных пастбищах Гонта бесконечным летним днем. Из моря выпрыгнула рыба и пролетела далеко-далеко на своих мерцающих холодным светом плавниках, напоминающих крылышки стрекозы.

– Мы в Южном Пределе, – сказал Сокол после того, как допел песенку. – Это странный уголок мира, где рыбы летают, а дельфины, говорят, умеют петь. Но вода здесь вполне подходящая для купания, к тому же я достиг взаимопонимания с акулами. Смой с себя следы грязных лап работорговцев. У Аррена ныл каждый мускул, и поначалу он не мог даже пошевелиться. Кроме того, юноша был никудышным пловцом, ибо с неспокойным морем Энлада скорее сражаешься, чем плаваешь в нем, и поэтому быстро выдыхаешься. Сперва это синее море показалось ему холодным, а затем – восхитительным. Боль покинула его тело. Он сновал у борта «Ясноглазки» словно морской змей, поднимая фонтаны брызг. Присоединившийся к нему Сокол рассекал воду более уверенными взмахами рук. Покорная и надежная «Ясноглазка» поджидала их, трепеща белым крылом паруса над сверкающим морем. Аррен погнался за выпрыгнувшей из моря рыбой. Та нырнула, затем вновь выпрыгнула. Спасаясь от него, она то плыла в воздухе, то летела в глубинах моря. Гибкий, покрытый золотистым загаром паренек резвился, наслаждаясь водой и теплом, пока солнце не село в море. Смуглый худощавый мужчина плавал со свойственной возрасту степенностью, экономно расходуя силы. Накупавшись, он соорудил навес из парусины и, держа лодку на курсе, с нескрываемой нежностью следил за мальчиком, который гонялся за летающей рыбой.

– Куда мы направляемся? – спросил Аррен после того, как поел пересоленного мяса и черствого хлеба и уже готов был вновь погрузиться в сон.

– Лорбанери, – ответил Сокол, и эти тихие бессмысленные звуки явились последним словом, что услышал Аррен этой ночью, поэтому грезы его сперва вертелись вокруг них. Ему снилось, что он прогуливается по чему-то розоватому, испещренному золотыми и лазурными нитями, ощущая какое-то дурацкое удовлетворение, и кто-то говорит ему: «Это – шелковые поля Лорбанери, куда никогда не добирается тьма.» Но затем, на исходе ночи, когда в весеннем небе сияют осенние звезды, ему приснилось, что он в разрушенном доме. Там все высохло, вокруг одна лишь пыль да гирлянды рваных паутин. Ноги Аррена запутались в переплетении паутины, ее лоскутки лезли ему в ноздри и рот, мешая дышать. Но хуже всего было то, что Аррен узнал в этой заброшенной комнате с высоким потолком зал Большого Дома Рокка, где он обедал с Мастерами.

Юноша проснулся весь в поту, сердце его рвалось из груди, ноги упирались в сиденье. Пытаясь отогнать дурной сон, Аррен сел. Свет на востоке еще не забрезжил, но тьма там уже посерела. Скрипела мачта. Где-то высоко над ним тускло мерцал парус, по-прежнему туго натянутый северо-восточным бризом. На корме крепко спал, не издавая ни звука, его компаньон. Аррен снова улегся и дремал до тех пор, пока яркий дневной свет окончательно не разбудил его.

О таком синем и спокойном море, как в тот день, он и мечтать не мог. Вода была столь теплой и прозрачной, что купание в ней напоминало скольжение или парение в воздухе – странное, похожее на сон, ощущение.

Около полудня Аррен спросил:

– Придают ли волшебники какое-либо значение снам?

Сокол удил рыбу и был полностью поглощен своим занятием. После долгого молчания он спросил:

– А в чем дело?

– Интересно, есть ли в них хоть доля правды?

– Несомненно.

– Являются ли они вещими?

Но тут у мага клюнуло, и десять минут спустя, после того, как он выудил их обед – превосходного серебристо-голубого морского окуня, – вопрос был начисто забыт.

Во второй половине дня, когда они отдыхали под навесом, защищавшим их от палящих лучей солнца, Аррен спросил: